Маргит Сандему - Кровавая месть

Он встретил их в старомодной прихожей. Те, кто был помоложе, видели его впервые — и отпрянули назад: это был огромный и грузный мужчина с грубыми чертами лица и холодными, бессовестными глазами.

— Ваша дочь? Откуда мне знать, куда занесло Вашу дочь? Нет, ступайте-ка восвояси!

И на этот раз с ними был Лаурсен, помощник нотариуса. Представившись, он попросил разрешения осмотреть усадьбу.

Воллерский помещик сразу помрачнел, став похожим на быка, готовящегося пойти в атаку.

— Вам это ничего не даст! Но идите, смотрите везде, где вам захочется! Вы ничего не найдете! Я ведь уже стар, чтобы путаться с девственницами, господа! Меня совершенно не интересуют такие девицы!

Габриэлла обратила внимание на эти слова: они свидетельствовали о том, что он знает, где Виллему.

Представив остальным осматривать усадьбу, Маттиас продолжал разговор с хозяином. Но этом было все равно, что разговаривать со стеной.

Жители Свартскугена? Глупости! Хорошо, что их истребляют. Но у него самого нет времени, чтобы возиться с таким дерьмом. Нет, воллерский помещик невиновен, как Божья овечка!

Обведя взглядом прихожую, увешенную головами зверей и охотничьими трофеями, Маттиас задумался.

Потом мягко произнес:

— Я обещал моему арендатору из Свартскугена расследовать каждый несчастный случай, происходящий с его близкими. Нотариус будет помогать мне.

Голос Маттиаса был, как обычно, мягок, в глазах были печаль и сожаление, но за его словами стояла недвусмысленная угроза.

Воллерский помещик не нашел, что ответить.

Вернулись остальные. Ничего найдено не было, хотя они основательно осмотрели все дома в усадьбе.

Глаза воллерского помещика торжествующе блестели. Они видели это, но ничего не могли поделать.

И через три дня Калеб и Габриэлла вынуждены были признать, что их дочь Виллему пропала без вести.

С завязанными глазами Виллему везли через лес.

Нападение было внезапным — если это вообще можно было назвать нападением.

На вершине холма они встретили какого-то человека. Он был такой долговязый, что, сидя на лошади, почти доставал ногами до земли. Он ясно и отчетливо сказал судье, что это недоразумение и что Виллему следует отпустить. Как ни была она возмущена всем этим, она оставила ругательства при себе. Она ведь начала новую, правильную жизнь.

Но не успела она проехать и часть пути домой, как какой-то человек в черном капюшоне остановил ее коня, а остальные стащили ее вниз, завязали глаза, связали за спиной руки. И когда она стала сопротивляться, ей заткнули рот отвратительной тряпкой, ворсинки от которой застревали у нее в горле, так что она чуть не задохнулась.

От одного из этих людей страшно воняло: это была вонь немытого тела и грязной одежды. Виллему запомнила этот запах. Другой же — Боже сохрани от такого! — швырнул ее впереди себя на коня так, как швыряют свернутый ковер, и привязал так туго, что она не могла даже пошевелиться. И они поскакали в чащу леса так стремительно, что ветер свистел у нее в ушах.

Через некоторое время лес кончился, они спустились на равнину. Виллему не представляла себе, где они находятся. И тут они снова поскакали вверх по склону холма. Они скакали долго, потом снова спустились на равнину.

Лошади остановились, ее развязали, и дурно пахнущий человек взвалил ее себе на плечи. Если бы у нее была возможность разговаривать, она нашла бы подходящие слова, чтобы уговорить его помыться.

Они вошли в какой-то дом — она определила это по разнице температур и эху шагов. Прошли по длинному коридору, спустились по лестнице, открыли запертую дверь.

Виллему сбросили на земляной пол, покрепче связали руки, хлопнули дверью.

Пошевелив пальцами, она немного высвободила их — и сорвала с глаз повязку, вытащила изо рта кляп. Отплевываясь и фыркая, она принялась озираться по сторонам.

В помещении было темно, но вверху, на стене, было два маленьких окошка, закрытых решеткой, через которую все-таки проникал свет.

Больше она ничего не увидела.

Единственной ее мыслью было то, что она доставила огорчения отцу и матери. И на этот раз она действительно была не виновата. Хотя это было слабым утешением.

Или все-таки в этом была ее вина? Разве не чувствовала она угрызения совести? Разве не чувствовала себя виноватой в том, что однажды наделала глупостей, за которые теперь приходится расплачиваться? Разве все то, что она пережила в последнее время, все эти нападения и необъяснимые несчастные случаи, разве они не имеют отношения к прошлому?

Внезапно она замерла: она была не одна! Кто-то дышал в темноте, в том углу, куда не падал свет.

Ее первоначальный страх сменился беспокойным сознанием того, что если кто-то здесь есть, то его постигла та же участь, что и ее.

Глаза ее пока еще не привыкли к темноте.

— Здесь кто-нибудь есть? — дрожащим голосом спросила она.

— Боже мой, женщина… — прошептал в ответ голос. Кто-то приблизился к ней.

— Бедняжка, что Вы делаете здесь? — спросил голос. — Вы же такая молодая. Совсем девочка!

— Вы видите меня? — удивленно спросила она. Она не испугалась этого голоса, он был дружелюбным и цивилизованным.

— Почти так же ясно, как днем. Скоро и Вы так будете видеть. Как Вы сюда попали?

— Собственно говоря, я не знаю. Меня долгое время преследовал кто-то, желая мне зла. А сегодня они схватили меня.

— Ваша одежда и Ваша речь свидетельствуют о том, что Вы из хорошей семьи. Но это меня не удивляет: наши враги совершенно неразборчивы.

Ее голос был по-прежнему неуверенным и дрожащим.

— Не знаю, должны ли мы представиться друг другу… Ситуация несколько необычна.

Его ответ показался ей шутливым:

— Вы правы, подождем пока с формальностями.

— Почему Вы говорите так тихо, так таинственно?

— Так надо. У этих стен есть уши. И более того.

— Да, — ответила она, непроизвольно переходя на шепот. — За нами могут наблюдать.

— Уже наблюдают. Те, кому нравятся чужие страдания.

— Буду иметь в виду.

Она невольно содрогнулась, хотя и пыталась держаться спокойно и мужественно. Этот человек представлялся ей исключительно в положительном свете.

— Вы здесь… уже давно? — спросила она, страшась услышать ответ.

— Можно ли сосчитать время? — с горечью ответил он. — Зима и весна… да, уже пошел второй год…

— Совершенно один?

— Нет, теперь нас здесь трое. Но тот, другой, спит.

Он произнес это с оттенком облегчения.

— Один из Ваших друзей?

— Вовсе нет. Это сумасшедший, которого они посадили сюда, чтобы помучить меня. Безумец, опасный для окружающих.

— Весьма прискорбно, — сухо ответила она.

— Да. Как он поведет себя теперь, я просто затрудняюсь сказать.

Некоторое время она молчала, тревожно глотая слюну. Но потом собралась с мыслями и сказала: