Лис Арден - Алмаз темной крови. Книга 1

Она опустила лицо в ладони и заплакала. Сова молча присела рядом, обняла ее вздрагивающие плечи и, дав слезам выплакаться, попыталась утешить девушку:

— Не надо, Ами, не укоряй себя. В произошедшем твоей вины нет… за что ты казнишь себя? за то, что чудом осталась жива?

— За что? Я скажу тебе, за что. Сова, мой ребенок умер. — Губы Амариллис искривились, она с трудом подавила рыдание. — Он был… так долго был во мне… я знала, какие он любит песни, и что жареную рыбу терпеть не может, и он ворочался, и толкался… А теперь я ничего не чувствую, Сова… ничего. Мой ребенок мертв, а я так и не поняла, чего же мне жаль — его ли? или умершей во мне матери? — Амариллис прижала ладонь к груди. — Так пусто здесь… так пусто. Даже не больно.

— Послушай меня, — Сова говорила медленно, обдумывая каждое слово, — я не знаю, правильно ли делаю, что рассказываю тебе от этом… но и смолчать не могу. Твой ребенок жив. Выслушай сперва. Я такими словами не бросаюсь. Довольно и того, что мне пришлось изрядно потрудиться, чтобы перехитрить твое тело; твоя грудь знала, что ребенок жив, и голоден — и старалась вовсю. И еще. Сыч неделю назад вернулся из Эригона, помнишь, он привез тебе илори и целую гроздь зирэ — ума не приложу, где он ухитрился их добыть, после тихого-то ветра… Так вот, в городе только и разговоров о счастье дома Миравалей — говорят, жена ратманова сына благополучно переждала отраву у манорской родни, там и разрешилась от бремени долгожданным сыном. Эригон всегда отличался вольными нравами, но не настолько же, чтобы второй женой обзаводиться — при беременной первой; все-таки не Шаммах.

Амариллис выслушала Сову молча, покусывая губы; потом она рассеянно потянула тесемку, стягивающую ворот легкого платья, распустила ее и подошла к кровати, уже застеленной хлопотливой брауни. Все так же молча девушка улеглась поверх покрывала, отвернувшись от окна; она поджала колени к животу и сказала глухим, как будто не своим голосом:

— Я не пойду гулять. Можно, я побуду одна? — и, когда Сова уже выходила из ее комнаты, Амариллис прибавила:

— И я никого не хочу видеть, кроме тебя. Никого. Никого. Никого… — и потянула на голову покрывало.

Она не выходила из комнаты еще неделю. И ни с кем, кроме Совы, не встречалась. Когда же та упомянула имя эльфа, откладывавшего свой отъезд, не решающегося уехать, не повидавшись с Амариллис, то она отчаянно замотала головой, отвернулась от Совы и беззвучно заплакала.

— Да что с ней такое?! — в сердцах спросил Сыч, видя растроенное лицо жены, спускавшейся из комнаты Амариллис. — Что, передумала жить?!

— Не горячись. — Хэлдар подошел к другу; оседланный Искрень уже ждал эльфа у крыльца. — Совушка, что скажешь?

— Скажу, что она почти здорова… телесно. Еще месяц, и хоть снова на сцену. Но что у нее в душе творится… ох, и подумать страшно. Ты прав, Сыч, жить она не хочет. Но вовсе не из-за того, что неблагодарна. Она не может простить — ни себя, ни тех… ни нас. Хэлдар, мне жаль, но пока ты здесь, она не поправится. Она боится тебя.

Хэлдар ничего не ответил, только согласно кивнул головой; на прощание он расцеловал Сову, крепко стиснул руку Сыча… тот, в свой черед, сжал друга в своих медвежьих объятиях; и они расстались.

— Господин Арчеш, право, не стоит так волноваться… — вдова умильно улыбалась, заглядывая в глаза всерьез обеспокоенного старика. — Девочка она сильная, выносливая. Другие криком кричат, слезами заливаются, а она знай ходит себе да пританцовывает. Она справится… а если вы будете так переживать, я заставлю вас выпить успокоительного! — и она шутливо погрозила пальцем. Шутка ее, впрочем, не имела даже тени успеха; Арчеш мрачно посмотрел на нее и продолжил мерять шагами гостиную.

— Сильная, говоришь… — наконец, старик прервал молчание. — может быть, и так. Но я все же предпочел бы видеть рядом с нею хорошего врача. Или хотя бы знающую повивальную бабку. Клеми, — обратился он к экономке, — помнится, ты говорила, что в Озерках есть такая?

— Как же… — заторопилась с ответом женщина — есть. Сестра моя старшая, она еще в школе обучалась… Господин Арчеш, позовите ее!

— М-да… а ну их, обычаи эти! — старик решительно повернулся к экономке. — Вели повозку запрячь. Я сам за ней поеду… так вернее будет, — добавил он, покосившись на вдову.

Когда Арчеш Мираваль уже защелкивал под подбородком резную фибулу теплого плаща, к нему подбежала вдовица, держа в руках бокал подогретого вина с пряностями, которое она делала действительно мастерски (только за это Арчеш и терпел ее в своем доме) и протянула его старику.

— Подкрепитесь перед дорогой, холодно-то как! — ароматный парок вился над бокалом, приятно щекоча ноздри. В открытую слугой дверь ворвался ветер — холодный, пронизывающий до костей, вдохновляющий разве что на выпивку, но уж никак не на прогулку. Арчеш машинально протянул руку, хлебнул разок, другой… закашлялся и выпил все до дна.

— Благодарствую… — и он решительно вышел из теплого дома в сизый вечер; вскоре послышался удаляющийся перестук копыт.

В доме было тихо. В отсутствие Арчеша никто не смел и близко подойти к покоям роженицы, слуги перешептывались по углам, домочадцы разбрелись кто куда. Потрескивали в камине дрова, за окнами сгущалась тьма. От внезапно раздавшегося треска все вздрогнули — это раскололось в огне полено, и вдруг в ночи вновь раздалось цоканье подков о мерзлую землю. Через несколько минут в дом вошел слуга.

— Что случилось? — ахнув, экономка бросилась ему навстречу. Слуга осторожно уложил в кресло Арчеша, которого он на руках внес в гостиную, и повернулся к ней.

— А? Не знаю… плохо господину стало в дороге. Закашлялся сперва, потом чуть наземь не упал. В себя так и не пришел… — и слуга опечаленно покачал головой.

— А ведь я говорила господину Арчешу, что ему необходимо поберечься! — вдова озабоченно поджала губы и приказала: — Отнесите господина в его покои и не тревожьте его! Я присмотрю за ним.

Пока Арчеша Мираваля укладывали в постель, пока вдова прикладывала ему на лоб какие-то примочки, пока снаряжали гонца в Эригон, — ночь перевалила за половину.

…Арчеш Мираваль с тудом, кряхтя и морщась, встал, скинул на пол одеяло, сунул босые ноги в меховые туфли и закашлялся — сильно, чуть не до рвоты. Потянул на плечи теплый плащ, лежавший на сундуке близ постели, и попытался встать. Но как только он оказался на ногах, глаза его заволокла мутная пелена, рот наполнился горькой слюной, а голова закружилась так сильно, что старику показалось, будто стены комнаты крутятся вокруг него. Как ярмарочная карусель. Он едва удержался, чтобы не упасть… сделал шаг… второй… Пошатываясь, добрел он до стены, держась за нее, дошел до дверей, открыл их. И все так же медленно, время от времени сгибаясь от мучительного кашля, спустился вниз. «Где же слуги?» — мелькнуло у него в голове… но тратить силы на призывание нерадивых служанок Арчеш не хотел, куда важнее было сейчас добраться до комнаты, в которую, словно прокаженную, заперли Амариллис. Старику было плохо; он почти не различал пальцев вытянутой руки, все плыло и качалось перед глазами, в голове шумело. Вот и дверь. Он толкнул ее, даже не успев удивиться, что она открылась, заскрипев как щипцы зубодера, вошел, шатаясь, почти падая.