Алексей Игнатушин - Псы, стерегущие мир

Буслай подпрыгнул, с радостью чуя в задних лапах упругую мощь, запищал счастливо. Смех мыши оборвался, крохотные лапки засеменили по пористой земле. Мимо мелькнула грязная куча, беленые корешки сплелись густо – в ячейку и коготка не просунешь. «Да это одежа!» – мелькнула мысль.

Ошалев от открытия, мышь порскнула в сторону – лапки неприятно захолодила размокшая земля – и с разбегу ударилась в твердое. Буслай отпрянул от бурлящего пламени, в языках которого уселось уродливое, расплывчатое существо. Гридень долго пялился на отражение в шлеме, потом заметался по стоянке.

Остановился – бока мощно раздувались, как щеки дудошника. Отбежал подальше от костра. Свалился в ямку. Поспешно выбрался, огляделся. Лес очень изменился: деревья теперь с гору, сухие веточки – непролазные буреломы, ничего не понять! Потом смутно догадался, что выемку оставил локтем, когда полз, глотая сопли.

Шерстка гневно встопорщилась, перед глазами замелькали картинки, выжигающие мозг. Потянуло запахом засохшей крови. Принюхался, нос заходил ходуном, глаза вычленили темный камешек, прилипший к стволу травы. Тронул лапкой, поверхность лопнула, коготок завяз в вязкой массе.

– О, какая у меня кровь, – пропищал Буслай. – Густая, крепкая.

Буслай засеменил от капли к капле, от выемки к выемке. В голове билась горячая мысль о мести. Наскоком не получилось – побил Тугар-Змий. Видать, не все можно решить силой, кое-где уместнее прокрасться и добиться своего хитростью.

Надо успеть в нору змеемордого до рассвета. С первым лучом солнца он вернется в людскую личину – со здоровыми ногами! – схватит что-нибудь и побьет змия его же оружием.

Древесные горы нехотя расступились, небо обрушилось такое огромное, хмурое, что невольно замерло сердце. В прорехе жестких кованых плит грозовых туч жалобно светила луна. Свет был немыслимо яркий, будто солнечный, но края туч, готовых разродиться каплями величиной с яблоко, безжалостно сдавливали, душили.

Копья травы топорщили шерстку, лапки скользили по гладким белым плиткам костей. Буслай залез на помост из чьей-то лопатки и, смешно шмыгая носом, оглядел просторы загадочного мира. Задыхающаяся в мускулистых объятиях туч луна скрылась, напоследок пригладив серебристым лучом поверхность горы. Гридень двинулся к горбу земли, надеясь, что это тот самый холм, а не кротовья кучка.

Над головой мелькнула хищная тень, но Буслай не обратил на нее внимания. Волна холодного воздуха вздыбила шерстинки, острым нюхом он учуял запах неведомого зверя. Скакнул в сторону, как бешеный конь, под остов какого-то неудачника. Над головой огорченно ухнуло.

Буслай из укрытия увидел громадную птицу с круглым диском лица, кинжальные когти, и сердце затрепетало. Чуть не попался сове, подумал гневно, но с немалой толикой разочарования.

Мелькнула мысль отсидеться до рассвета, пока гнусный пернатый не улетит, но гридень поборол страх. Осторожно выполз, застучал лапками по обломкам костей. Ухом чутко ловил неописуемое многообразие звуков: в траве пищали, трещали, скреблись… добро бы – жучки-паучки, а не опасные чудища.

Крохотные мышцы уставали. Буслай пискнул тоскливо: холм приближался медленно, порой чудилось – отползал.

В изнеможении он пробрался через утоптанную середину. Стыд слепил глаза, гридень падал в обугленные ямы от копыт, лапами с хрустом ломал корку засохшей кровяной наледи, увязал.

На исходе сил добрался до утоптанной, как камень, земли у входа в нору. Небо заметно посветлело: оно было заковано в грозовой панцирь, но теперь можно было рассмотреть каждую складку свинцовых туч.

Двинулся медленно – устал, но не признавался, отговаривался осторожностью. В глазах было темно, очертания стен слегка протаивали из бархатной тьмы, в ушах стоял треск корней, пожираемых прожорливыми червяками.

Веяло опасностью – не раз обмирал от страха, чудилось, что из темноты кто-то наблюдал за мышью, прикидывал: опасен или нет? О неровный пол сбил лапки, всхлипнул: когда все кончится?!

Упрямо бежал вперед. В темноте немного рассвело, блеснуло желтыми сполохами, носа коснулось тепло. Радостно пискнул, напряг мышиные жилы, ветер засвистел в ушах.

Страшное шипение ударило плетью, хребтом ощутил приближение опасности, свет померк. Буслай забарахтался во влажном мешке, лапки уткнулись в мокрые бревна. Ужас ошпарил кипятком: его затягивало в глубь мешка, оказавшегося бездонным, мышиные легкие мучительно горели от нехватки воздуха.

Что есть силы вцепился во влажные бревна, запищал отчаянно, крохотными когтями поцарапал стенки мешка. Чвакнуло, ноги обожгла горячая волна, мешок покидало в стороны, устье распахнулось, ворвалось сердитое шипение. Буслай выпрыгнул – земля больно ударила – и рванулся прочь. Из-под лапок порскнули темные комочки.

Любопытство пересилило страх – он бежал, но, когда затылок перестал сверлить смертельный холод, обернулся. Из стены выросло толстенное извивающееся бревно. Змеиная пасть была раскрыта, сердитому шипению товарки вторили другие змеи, что выползли из земляных стен, как корни старого дерева.

– У-у, гады! – пискнул Буслай. – Расплодилось нечисти.

Неплохую стражу Тугар-Змий завел, отметил нехотя. Может, кроме змеев, еще кто есть, но прячется, не обращая внимания на маленькую мышь. А как будет выбираться… гм…

Буслай пискнул сердито и сверкнул бусинками глаз. Опять задумался в неподходящем месте! Думать надо в спокойной обстановке, чтобы ничего не мешало: ни враги, ни жена, ни дети, ни погода, ни плохое умение танцевать. А в таких ситуациях надо не думать, а делать – тогда, может, и останешься в живых.

Шерстка слиплась – что за гады пошли слюнявые? – но с каждым шагом обдувало теплым воздухом, который становился все теплее и теплее. Огромная норища ударила по глазам. Буслай осторожно обежал закуток, усыпанный соломой, где развалилась в беспокойном сне красная громада.

Гридень презрительно фыркнул: дивий живет вместе с конем, одно слово – дикий. Нора была украшена просто, вернее, не была украшена вовсе. Черный земляной потолок язвили белесые корешки, ползали тугие кольца червей, изредка падали комья. В дождь, наверно, по пояс заливает.

Очаг заменяло огромное поле углей, пышущих жаром и лучившихся ярким светом, для мыша – огромные, как валуны. Обострившееся зрение различило, что угли не простые, совсем не дерево горит. Мелькнула безумная мысль: угли горят вечно, не гаснут. Отмахнулся от дури, но ощущение колдовства не покинуло.

Супротив огненной россыпи в версте разлилось спокойное море. В противовес жаркому валу оно дышало блаженной прохладой. Водный горизонт разлился бесконечно широко, глянешь вдаль – голова кружится. Вода, подмывшая стену норы, выгрызла уютную ямку и питалась свежими притоками из реки.