Урсула Ле Гуин - Голоса

Впоследствии я не раз вспоминала эти разговоры и много думала над тем, что эти люди говорили и каким языком они пользовались. Интересно, но у меня создалось ощущение, что мужчины с гораздо большей легкостью, чем женщины, готовы воспринимать людей не как живых существ, а как некие фигуры, которые можно пересчитывать или как угодно передвигать на некоем вымышленном поле боя. И подобное превращение живых людей в игрушки, в бездушные фишки, кажется мужчинам весьма увлекательным занятием, доставляет им удовольствие, возбуждает их и дает полную свободу действовать во имя действия, позволяя сколько угодно манипулировать этими «фишками». При этом такие понятия, как любовь к родной стране, честь и свобода, превращаются просто в слова, в некие условные термины, которыми мужчины пользуются во время своей игры, чтобы как-то оправдать ее перед богами и перед людьми, которым приходится по-настоящему страдать, умирать и убивать других людей. И эти благородные слова — патриотизм, честь, свобода — полностью утрачивают свой истинный смысл.

Уже почти стемнело, когда один из любителей таких игр, молодой и красивый мужчина с ястребиным лицом, Реттер Гелб из Гелбманда, стал горячо настаивать на своем плане окончательного изгнания альдов из Ансула. Столкнувшись с многочисленными возражениями, он обратился к Лорду-Хранителю:

— Галва! Разве не ты держал в руках книгу оракула? Разве мы собственными ушами не слышали его голос, говоривший: «Освободитесь»? Как же мы можем освободить наш народ, если альды уже самим своим присутствием превращают нас в рабов? Разве кому-то может быть неясен смысл сказанного оракулом?

— Может, — сказал Лорд-Хранитель.

— Но если тебе это недостаточно ясно, так спроси оракула еще раз. Ты же Читатель! Спроси его, разве не настало нам время взять наконец свободу в собственные руки?

— Ты можешь и сам прочесть его ответ, — негромко предложил Лорд-Хранитель и, достав из кармана какую-то книгу, протянул ее Реттеру Гелбу. В его жесте не было ничего угрожающего, однако молодой человек отшатнулся и застыл, не сводя с книги глаз.

Он был еще достаточно молод, так что почти наверняка, как и многие жители Ансула, никогда даже книги в руках не держал и никогда даже издали ее не видел — разве что порванную на куски и брошенную в канал. А может, его просто охватил страх перед сверхъестественными силами, перед этим таинственным оракулом?

— Я не могу ее прочесть, — хрипло пробормотал он и, пристыженный, быстро глянул на меня. А потом вдруг заявил прежним вызывающим тоном: — Читатели у нас вы, Галва!

— Умение читать — это дар, которым когда-то обладали все жители Ансула, — сказал Лорд-Хранитель, и голос его прозвучал сухо и строго. — Возможно, всем нам пора заново этому учиться. Ведь до тех пор, пока мы не сумеем понять ответ, данный нам оракулом, не имеет никакого смысла задавать ему новые вопросы.

— А что толку в ответе, которого мы не понимаем?

— Скажи: а то, что в фонтане вновь появилась вода, тебе ни о чем не говорит? Или ты и этого не понимаешь?

Я никогда не видела Лорда-Хранителя таким сердитым; и гнев его был холодным и острым, как лезвие клинка. И Реттер Гелб снова от него отшатнулся. Он довольно долго молчал, потом слегка поклонился и тихо сказал:

— Я прошу у тебя прощения, Лорд-Хранитель. Прости меня.

— А я прошу у тебя терпения, Реттер Гелб, — откликнулся Султер Галва, и голос его по-прежнемузвучал очень холодно. — И пусть пока что из нашего фонтана бьет струя чистой воды, а не кровь.

Он положил книгу на стол и встал. Это была обычная маленькая книжка в переплете из выцветшей ткани. Я не знала, по этой ли книге Лорд-Хранитель читал нам предсказание оракула или по какой-то другой.

И тут вошли Иста и Соста с зажженными светильниками в руках.

— Доброго вечера всем вам и спокойной ночи, — сказал Лорд-Хранитель, взял книгу и, сильно прихрамывая, пошел по темным коридорам в глубь дома.

Посетители стали расходиться, желая мне спокойной ночи, но многие, выйдя во двор, оставались стоять там, на выложенном плитками лабиринте, продолжая о чем-то беседовать. В воздухе прямо-таки висело какое-то беспокойство; тревога чувствовалась во всем, ее словно разносил по окутанному сумерками городу теплый ветер.

Из дома вышла Грай, ведя на поводке Шетар.

— Давай-ка прогуляемся к холму Совета, — предложила она мне, — посмотрим, что там происходит.

Я охотно согласилась. Оррек в тот день, по словам Грай, вообще почти не выходил из комнаты — сидел и что-то писал, явно не желая принимать участие в бесконечных спорах и дискуссиях, поскольку не является гражданином Ансула. Грай сказала, что он прекрасно понимает: любое его слово будет тут же подхвачено и легко может обрести иной, совершенно несвойственный ему смысл и вес, а это очень его беспокоит. А еще Грай сказала, что им обоим все время кажется, что вот-вот произойдет нечто ужасное, нечто губительное, фатальное, чего уже нельзя будет исправить.

Мы шли по улицам, и люди то и дело здоровались с нами, приветствуя Грай и ее львицу, ибо именно они первыми дали отпор Иддору и «красным шапкам». Грай улыбалась и отвечала на приветствия, но так быстро и застенчиво, что становилось ясно: ни к каким дальнейшим разговорам она не расположена.

— Тебя что, это пугает? Тебе не хочется быть народной героиней? — спросила я.

— Нет, не хочется, — сказала она с усмешкой и, быстро глянув на меня, прибавила: — И меня это действительно пугает. Да и тебя тоже.

Я кивнула. И повела их в обход, свернув в такой переулок, где мы точно никого бы не встретили. Здесь, по крайней мере, можно было спокойно разговаривать.

— Ты-то хоть привыкла к вечному шуму и толчее на улицах, — вздохнула Грай. — Ах, Мемер! Если б ты знала, откуда я родом! Да в Ансуле на одной улице домов больше, чем во всех Верхних Землях! Я привыкла месяцами, годами не видеть ни одного нового лица. Я привыкла порой за целый день не произносить ни слова. Я жила не с людьми. Меня окружали собаки, лошади, дикие звери и горы. И у Оррека тоже жизнь была не намного веселее моей. Мы оба совершенно не умели жить среди людей. Да у нас и никто этого не умел. Кроме, пожалуй, матери Оррека, Меле. Она была родом из Нижних Земель, из Деррис-Уотера. Ах, какая это была милая, чудесная женщина! По-моему, свой дар он как раз от нее и получил. Она вечно рассказывала нам всякие истории… Впрочем, Оррек больше похож на отца.

— Как это? — удивилась я. Она слегка задумалась.

— Канок был очень красивым и смелым мужчиной. Но он боялся своего дара, а потому и старался скрыть то, что у него на душе. Порой я и за Орреком это замечаю. Как сейчас, например. Это ведь очень трудно — взять ответственность на себя.