Янис Кууне - Каменный Кулак и мешок смерти

Лицо фриза стало мрачнее тучи. Всякий, взглянувший в его глаза, догадался бы, сколь велика решимость фриза пасть в бою за свое святилище, но не дать его на поругание служителям Мертвого Бога.

– Наши старцы сказали, что Водан послал нам вас, чтобы отплатить за поругание наших святынь, – продолжил фризский форинг. – Возьми нас с собой, Гастинг, и ты увидишь всю силу нашего оружия. Мы поможем тебе разорить земли франков так, как они когда-то разоряли наши города и деревни. Мы вырвем руками сердце каждого, на чьей груди найдем крест. Мы отрежем их головы, привезем сюда и сложим у корней священных кленов. И тогда, приняв обильную жертву, духи Экстерштайна вновь обретут дом и вновь обретут прежнее могущество здесь, на Спайкерооге.

Шеппари озадаченно переглядывались. Одно дело – привычный грабеж. Нет для шёрёверна ничего понятнее разбоя. Спрыгнул с драккара, усмирил тех, кто осмелится встать против воинов Одина, и таскай из амбаров и погребов что приглянется. Собрал добычу, затащил на драккар фольков, сколько тот сможет поднять, – и в море. А тут эти фризы со своей Священной Местью, от которой у них глаза горят злее, чем у берсерков. Только у воинов Белого Пути взоры так распаляются перед боем да и от грибов, а у фризов они сияют от одной мысли о предстоящей сече. То ли они никогда на бранном поле лицом к врагу не стояли, то ли и правда отважны сверх меры. Все бы ничего, да слишком отважный иногда в походе бывает опаснее врага: ринется вперед без оглядки, строй порвет, крыло оголит.

– Что молчишь, Хрольф-мореход из рода Гастингов? – переминался с ноги на ногу фризский вожак.

Все взоры устремились на племянника Неистового Эрланда. Кое-кто из шеппарей затаил под усами улыбку. Дескать, любопытно, как бывший Потрошитель сумьских засек пройдет по этой тонкой жердочке промеж двух драккаров? Один неверный шаг, и холодные волны позора сойдутся над головой выскочки. Фризов на драккары звать – победу в походе подтачивать. Отказать храбрецам – все равно что назваться пособником Мертвого Бога Йоксы.

Хрольф закашлял, прочищая горло.

На Священные берега Троеручия пала промозглая тишина. Было слышно, как перекатывается по камешкам родниковая вода, а на песок выплескивается усмиренная длинным заливом морская волна.

– Скажи мне, фриз, – начал Гастинг надтреснутым голосом, – как, по-твоему, я должен взять твоих людей? Посадить на драккары? Так на каждом из них и так вдосталь руси, хольдов и берсерков. Можно принять еще человека по два. Как ты будешь из своей сотни двадцать человек отбирать? Одних возьмешь – другие обидятся…

Фриз потупился.

– Может быть, вы хотите на своих торговых ладьях и рыбацких лодках за драккарами угнаться? Так вы до Хавре доберетесь, когда мы уже будем добычу грузить…

Глаза фризского форинга сузились в щелки. Еще немного, и он даст волю своей обиде.

– Но и не взять вас с собой я тоже не могу, – упредил его гнев Хрольф. – Как говорят свеи: дурак мстит сразу, фольк никогда. А вы не дураки и, насколько я вижу, не фольки. Вы долго ждали подходящего дня для своей мести, и, возможно, он действительно настал. Ваша месть священна. Одноглазый Один не пускает на порог Валхалы того, кто не отомстил обидчику или хотя бы его роду. Как же мне быть? Скажи мне, форинг?

Фриз растерянно посмотрел на своих соплеменников. Те перешептывались друг с другом, алча найти выход из тупика.

Сторешеппарь подошел к вождю мстителей и что-то прошептал ему на ухо.

– Что? – взревел фриз, выхватывая из-за пояса сечный нож. – Кого ты назвал лошадью?

Миски с кашей в руках варягов мгновенно сменились мечами, билами и боевыми молотами. Фризы тоже ощетинились бранным железом. От вчерашнего благодушия не осталось и тени.

– Все-таки, фриз, ты еще больший дурак, чем я, – огорошил Хрольф ретивого защитника Священной рощи одной из своих заковыристых присказок, после которой нельзя было понять, шутит шеппарь или говорит серьезно. – Я слышал, – сказал он, отступая на шаг, – что во Фризландии самые быстрые лошади из всех, что набивают брюхо травой под сенью Иггдрассиля. Вот я и подумал, что ты со своими людьми можешь двинуться верхом по берегу моря…

Через несколько долгих мгновений настороженной тишины раздался первый смешок. Это хохотнул вождь фризов, уразумев наконец смысл слов Гастинга. Ох, как умен этот свеон и ох как не прост! Да на лошадях защитники Спайкероога будут в Хавре даже раньше драккаров. Никакому кораблю не угнаться за фризскими скакунами!

И вскоре хохотали уже все вокруг. «Ты еще больший дурак, чем я», – на все лады повторяли варяги, дивясь тому, как Хрольф сумел пройти по тонкой жердочке между драккарами и мало того, что никого не обидеть, так еще и укрепить воинство пеших северян фризскими всадниками. Да с такой дружиной они теперь осилят любую битву, возьмут любой город. Да они теперь сила, что бывала прежде только у вождей из древних песен Саги. [136]

На следующее утро в залив Спайкероога вошел драккар. Размерами и обводами он был больше похож на кнорр. И только драконья морда на форштевне указывала на то, что это морской скиталец, а не жалкая ладья трусливых купцов. Даже вел он себя совсем не так, как подобает шёрёверну: едва показавшись в устье залива, драккар спустил парус и на веслах дал задний ход.

Как ни быстро промелькнул он в утренней дали, дозорные, выставленные свеями, успели его заметить. Тревоги они поднимать не стали, но растолкать сторешеппаря удосужились.

– Почему один? – недоумевал Хрольф, продирая заспанные глаза и зевая так, что в его глотку можно было вбить кулак.

Но злые от недосыпа сторожа только пожимали плечами. По всем расчетам драккары Кнуба должны были прийти не позднее сегодняшнего полудня, но их должно быть четыре, а не один. А что за нежданный гость наведывался в шхеру – неведомо. Однако внезапное и недоброжелательное появление фризов кое-чему научило сына Снорри. Зевнув еще разок, он приказал дозорным будить манскапы.

– Пусть просыпаются и будут наготове. Мало ли кого Локки навлек на нашу голову.

Стоянка шёрёвернов просыпалась неохотно, с руганью, с обещаниями разделать и пожарить на углях того, кому в голову пришла мысль будить русь в такую рань из-за какой-то заплутавшей ладьи. Но дозорным было всласть хотя бы в малом отыграться на тех, кто мирно храпел всю ночь, в то время как они бодрствовали.

Волькша, даром что он был почитаем в манскапе превыше всех хольдов вместе взятых, вызвался принести воды для каши. В предыдущие дни ее черпали из того места, где все три священных ручья уже сливались в один. Но в это утро Годинович измыслил взять воду только из одного из трех потоков. Он прошел полсотни шагов вверх по самому южному из них и черпнул воду ладонью. Она оказалась солоноватой на вкус. Вода среднего из ручьев была какой-то «сухой». Прозрачная на вид, она точно оставляла на языке тонкий слой глины или песка. Зато пить из последнего потока было сущим наслаждением. Еще чуть-чуть сладости, и можно было бы подумать, что в нем бежит не вода, а березовый сок. Волькша напился до изнеможения, но тут почувствовал, что вчерашнее питье алчет покинуть баклагу его пуза. Мочиться в ручей и даже рядом с ним Годиновичу было совестно, и он углубился в ореховые кусты. Венед уже изготовился к долгому журчанию, как вдруг застыл, как прибитый: со стороны взморья, с западного берега острова к стоянке свеев по лесу пробиралась хорошо вооруженная дружина. Шли с железом на изготовку. Молча. Хмуро. Бойцов насчитывалось десятков пятнадцать-шестнадцать, но по ухваткам было видно, что все они – матерые и выученные воины. Напади такие на спящих шёрёвернов, еще неизвестно, помог бы свеям трехкратный перевес в силе или нет.