Янис Кууне - Каменный Кулак и мешок смерти

– Мой! – надсаженным голосом прохрипел Волькша.

– А вот и нет! – рыкнул Ольгерд, обрушивая меч на франкский щит. Латник застонал. Его рука, державшая щит, безвольно обвисла. Было ясно, что от сокрушительного удара она онемела. В глазах хаврского мечника отразилась обреченность. Он попытался ткнуть Олькшу своим мечом, но тот легко отбил бесславный выпад и уже занес клинок над головой франка.

– Вот шиша тебе с лебедой, – пробормотал Волькша и, поднырнув под локтем Бьёрна, оказался возле самого латника. Короткий удар снизу в челюсть подбросил тяжеловооруженного ратаря над землей, но спас его от увечья, а может статься, даже и от смерти. Олькшин меч рубанул воздух.

– Ах ты, поганка чудьская! – выругался Рыжий Лют, теряя равновесие. – Что же ты все суешься-то поперек меня?!

– Ты же знаешь, Олькша, – устало ответил Годинович, – я крови не люблю.

Костяшки Волькшиных пальцев являли собой кровавое месиво, из левого плеча торчала обломанная стрела, но глаза Кнутнева еще горели огнем, впервые зажегшимся в день потешных кулачек на свадьбе красавца Торха и синеокой Рады.

Но вот дрогнули и бросились врассыпную последние защитники Хавре, и безмерная тяжесть начала придавливать Годиновича к земле. Глаза Волкана закрывались, и чудовищный сон все сильнее затягивал его в свои липкие сети.

Ему снился кошмар. С неба падали огромные капли, похожие на вареные глаза окуня. Падали и скакали по земле, по крышам домов, по шлемам варягов. Годинович поймал одну из них ртом. Она оказалась сухой и твердой, как самый настоящий рыбий глаз. Капель становилось все больше и больше, и вскоре странный дождь шел уже плотной стеной.

За струями дождя Волькша различал людские тени. Они метались по улицам, странно вскидывая ноги, точно земля горела у них под ногами. Некоторые падали и катались по земле, как одержимые. При этом они разевали рты, но звуки не покидали их глоток.

Волкана кто-то толкнул. Венед обернулся и увидел наконечник копья, замерший в двух пальцах от его груди. За стеной ливня он не мог различить лица того, кто держал древко. Однако желание понять, кто и почему угрожает ему оружием, продлилось не дольше промежутка между ударами капель по лицу. Дальше опять навалилось безразличие. Годинович молча отвернулся и двинулся вниз по улице. К заливу. К ладьям. К морю. К Эрне. К Эрне. К Эрне.

В какой-то миг Кнутнев испугался, ему померещилось, что море пересохло: варяжские драккары стоят на суше, а вокруг, сколько хватало глаз, тинистое, осклизлое морское дно, на котором, беспомощно колотя хвостами, трепещут мириады рыб. Море ушло. Иссох водный путь на Бирку. И надо будет идти много дней и ночей, дабы добраться до того единственного места во всей Яви, куда он сейчас хотел бы попасть, – до своего дома… до Эрны…

Внезапно немолчный шорох сухого дождя взрезал истошный женский вопль. Волкан медленно повернул голову, и Явь ускорила свое течение. Прямо на Годиновича бежала растрепанная женщина с младенцем на руках. Льняная шапочка с игривой оборкой вместо полей сползла у нее с головы и трепыхалась вокруг бело-розовой статной шеи. Крошечный, потемневший от времени крестик колотился о ее ключицы в лад бега.

– Держи ее! У нее крест! – услышал Волькша голос фризского всадника, настигавшего беглянку на своем могучем жеребце.

Венед сжал кулак и почувствовал, что ладонь по-прежнему хранит жменю заветной супеси. Очертания мира обострились. Странный сухой дождь раздался в стороны, открывая Волькше искаженный ужасом лик женщины и горящее охотничьим ражем лицо ее преследователя. А ведь точно так же какой-нибудь чужеземный всадник может гнаться за Эрной, за Волькшиной сестрой Ластей или даже за его матерью Ятвой! Годинович сжался от накатившего ужаса: на него, разевая рот в истошном крике, бежала его любезная матушка!

«Этого не должно случиться!» – беззвучно прокричал Волькша и шагнул навстречу бегущей.

– Давай! Бей ее! У нее на шее крест! – ликовал фриз.

Но Кнутнев спокойно позволил беглянке вильнуть в сторону, сделал еще один шаг и оказался перед мордой несущегося коня. Тот был красив, умен и ни в чем не повинен. Но в этот миг только от жеребца зависело, настигнет его наездник свою жертву или нет. Увидев внезапное препятствие, конь мотнул головой, и в это мгновение быстрее, чем камень из пращи, быстрее, чем стрела из лука, ему в висок ударил кулак венеда. Скакун сделал еще пару шагов и со всего хода перекувырнулся через холку. При падении всадник сломал древко копья. Поэтому, когда он вскочил на ноги, в руке у него был лишь бесполезный обломок деревяшки.

– Ты что?! Как ты…?! Ты что, защищаешь эту девку Мертвого Бога?! – заорал фриз, наскакивая на венеда.

– Она – женщина. Она – мать. У тебя ведь тоже есть мать? – почти безучастно ответил ему Годинович.

– Она девка Мертвого Бога! Мечники Карламана убили всех женщин в роду моего деда! – ярился воин Кродерлинга.

– Вот и мсти мечникам, а женщин не тронь, – заплетающимся языком отповедал ему Годинович.

– Да кто ты такой? – окончательно вышел из себя фриз. Он был на голову выше Волькши и пол-локтя шире в плечах.

– Я Волкан по прозванию Каменный Кулак, – ответил ему венед.

– Вот я сейчас отрублю твой кулак и посмотрю, какой он каменный! – пообещал всадник, выхватывая из-за пояса внушительных размеров нож.

Кнутнев ударил. Совсем легонько – все-таки в этом бою варяги с фризами «стояли в одной стенке». Но и этого легкого тычка в скулу хватило, чтобы глаза драчуна беспомощно забегали в орбитах, коленки разъехались и он осел на землю.

Через несколько мгновений дождь из рыбьих глаз вновь окутал все вокруг. Последнее, что запомнил Волькша, – это качающийся возле мостков Гром. Качающийся на воде! На воде, обещающей быстрый путь домой. Годинович улегся на тюки возле форштевня, укрылся старой парусиной и заснул в своем кошмаре.

Сон во сне был безмятежным, покойным, нежным и сладостным, как объятия Эрны.

Тем ужаснее было возвращение из палат Дремы сразу в промозглую жестокую Явь.

У ворот осязаемого мира Волькшу поджидала боль. Кулак правой руки болел ужасно. В то Годиновичу казалось, что он прижал костяшки к раскаленным углям, а то чудилось. что десяток голодных крыс обгладывают с них мясо. Еще одна боль колотилась в левом плече. Волкан поднес дрожащую руку к тому месту, где клокотал родник боли, и нащупал обломок стрелы, все еще торчащий в звеньях кольчуги. От Волькшиного движения наконечник повернулся в ране, и боль обострилась. Это было хорошо, поскольку означало, что стрела не смогла до конца пробить ратную рубаху, а лишь просунула жало сквозь одно из колец. Волькша обхватил шершавое от собственной крови древко и дернул. Боль в плече на миг стала ярче, но затем потухла и осталась едва заметным тлением. Годинович затих, убаюкивая обе раны.