Робин Хобб - Лесной маг

Утес вновь попытался сбавить шаг. Пот стекал по его спине и бокам, и мне стало стыдно, что я без нужды измучил ни в чем не повинного коня. Мой гнев вдруг уступил место отчаянию. Я позволил Утесу идти медленно, и, когда грохот повозки стал тише, я вдруг услышал топот других копыт. Я оглянулся через плечо и мельком заметил быстро приближающихся ко мне всадников. Сверкнула вспышка — кто-то выстрелил.

Что-то было не так. Я дышал пылью, а не воздухом. Мою голову прорезала трещина, и сквозь нее в мозг вливался свет. Было больно. Я попытался поднять руку, чтобы прикрыть разлом, но пальцы лишь бессильно заскребли по грязи. С каждым вдохом я втягивал в легкие пыль. Я знал, что должен поднять голову, но мне не хватало сил.

— Думаешь, он мертв? — спросил меня кто-то.

Я не мог выговорить ни слова. Кто-то ответил вместо меня:

— Мертвее не бывает. У нас могут быть серьезные неприятности. Проклятье, Джейс. Одно дело — его остановить, и совсем другое — прикончить.

— Он пытался сбежать. Ты видел, как он гнал лошадь. Хостер сказал, он может избавиться от нее, если мы не заберем ее прямо сейчас. Мне пришлось стрелять. — Джейс явно злился, а не раскаивался.

— Успокойся. Никого это не озаботит, если мы докажем, что он виновен.

— Я не пытался убить его. Он сбавил шаг и сбил мне прицел. Он сам виноват, что обернулся.

Раздался третий голос:

— Я на такое не подписывался. Сожалею, что вообще в это ввязался. Я возвращаюсь в город.

— Мы все возвращаемся, — решил первый. — Джейс, ты поедешь на повозке.

Я услышал, как лошадь ударила копытами о землю и тут же заскрипели колеса. Потом наступила тишина. Я попытался закрыть глаза, чтобы изгнать из головы ослепительный свет, но они, как оказалось, уже были закрыты!

Боль не стихала. Я старался потерять сознание или заснуть. Не вышло. Перед моим мысленным взором вспыхивал и гас свет. Вместе с ним нарастала и утихала боль. Я не мог понять, что со мной произошло. Пытаться думать было слишком больно. Ни о чем не думать — тоже. Внезапно боль усилилась. Удары сердца волнами прокатывались внутри моего черепа.

Казалось, прошло несколько дней мучительной агонии. Потом я смог пошевелить рукой и прикоснуться к голове. Кровь. Лоскут кожи. Твердая кость под влажными ищущими пальцами, осколки. Пуля оставила зазубренный след в задней части черепа. Я умирал. Время остановилось. Нет, смерть не может продолжаться так долго. Быть может, время тянется, потому что мне так больно и я жду, чтобы все закончилось. Я начал тупо считать вспышки боли, которые соответствовали ударам моего сердца. Насчитал двадцать. Сто. Двести. Мои глаза давили на веки, словно хотели выбраться из черепа. Пятьсот. Тысяча. Мне удалось повернуть голову, чтобы не дышать пылью. Тысяча пятьсот. Я услышал карканье стервятника. Потом шорох крыльев, проскребших по земле, когда он опустился рядом со мной. Я приготовился к удару жадного клюва.

— Ты должен мне жизнь, — напомнил мне Орандула.

«Ты можешь забрать эту».

Мне было все равно, какому богу достанется моя душа. Я хотел только, чтобы прекратилась боль.

— Отдай мне жизнь, которую можешь отдать, прежде чем умрешь.

Стервятник говорил голосом маленькой ворчливой старушки. У меня не было сил, чтобы придумать внятный ответ. Это не имело значения. Я умирал.

Проклятье! Я сбился со счета. Я начал снова с тысячи пятисот. Я помнил, что до этого числа добрался точно. Рядом прожужжала муха. Я поднял руку, чтобы ее отогнать. Не отвлекаться. Сердце глухо стучало у меня в груди, и я ощущал, как кровь толчками движется по всему телу.

Досчитав до пяти тысяч, я слегка приоткрыл глаза. Веки едва слушались. Я увидел пыль и чахлый кустарник. Я не знаю, сколько еще я пролежал, прежде чем сдался и признал, что не собираюсь умирать прямо сейчас. Боль оставалась сильной, а когда я сел, мир завертелся так отчаянно, что меня едва не вырвало. Три собравшихся вокруг стервятника встрепенулись, когда я пошевелился, но к тому времени, как головокружение прошло, вновь уселись неподалеку от меня. Это были крупные птицы, а их красные сережки наводили на мысль, что они едва оторвались от кровавой трапезы. Прежде я никогда не замечал, что у них желтые глаза.

— Уходите прочь, — пробормотал я.

Я ждал ответа, но так и не услышал. Один из них подскочил на три шага, склонил голову набок и уставился на меня. Я посмотрел на него в ответ.

Довольно много времени спустя я поднял руку, чтобы еще раз ощупать рану, оставленную пулей. На затылке запеклась кровь. Моя рука стала липкой и черной.

«Не смотри. Не думай об этом».

Я огляделся по сторонам. По крайней мере за полдень. На дороге было пусто; все отправились в форт на приветственную церемонию. На помощь рассчитывать не приходилось.

После пяти неудачных попыток мне удалось удержаться на ногах. Не очень уверенно, но я стоял. Я снова огляделся. Дорога была на месте, но дальше перед глазами все расплывалось. Я не мог решить, в каком направлении находится форт, а в каком кладбище. Меня шатало. Если только я найду повозку, Утес отвезет меня домой. Голову я повернуть не мог. Приходилось медленно разворачиваться всем телом. У меня ушло довольно много времени на то, чтобы понять, что ни Утеса, ни повозки рядом нет. Я был серьезно ранен, возможно, умирал, но должен был идти пешком.

Но внезапно мне сделалось все равно.

Я пошел. Не слишком быстро. Я двигался вдоль разбитой дороги. Перед глазами у меня все плыло. Где-то по дороге я заметил, что мне придется придерживать брюки — ремень ослаб, но я никак не мог сосредоточиться, чтобы его застегнуть. Я вцепился руками в пояс штанов и поковылял дальше.

Постепенно ко мне вернулось чувство равновесия, и я зашагал увереннее. Перед глазами начало проясняться. Я обрадовался, увидев указатель в сторону кладбища, и свернул с главной дороги. Я поднял руку пощупать затылок, и меня опять замутило Место, несомненно, оставалось болезненным, но я не нашарил ни разорванной плоти, ни раздробленной кости. Магия исцеляла меня. Я и сам не знал, благодарен я ей или зол.

Добравшись до дома, я налил в таз воды и влажной тряпицей бережно промокнул рану. На ткани остались запекшаяся кровь и клочья волос. Опустив лоскут в воду, я его прополоскал. Когда я стал его отжимать, мои пальцы нащупали осколок. Я поднес его к глазам. Кость. Мне стало нехорошо. Я вновь намочил тряпицу, отжал ее и смыл остатки крови, ошметки мертвой плоти и волос. Когда я закончил, на затылке осталась полоса гладкой голой кожи. Интересно, останется ли шрам?

Исцеление поглотило изрядную часть моей магии — я определил это по тому, как одежда висела на мне. Мне пришлось затянуть ремень на две дырочки. Потом, стараясь ни о чем не думать, я выплеснул грязную воду из таза, вымыл его, выстирал тряпицу и повесил сушиться. Я чувствовал голод, и, едва я признал его, он сделался невыносимым. Я вернулся в дом и принялся обшаривать кладовую. Я тосковал по бледному грибу, который однажды принесла мне Оликея, и ягодам с тонкой кожицей. Их мне хотелось больше всего остального. Однако у меня нашлись лишь картошка, луковица и обрезок ветчины. Что ж, сгодится и это.