Роман Афанасьев - Принцесса и чудовище

Он запустил обе руки в вязкую жидкость, рванул на себя, забился, пытаясь выдрать сердцевину из темной сферы, и та лопнула. Распалась на жирные хлопья и осела к ногам Сигмона.

Издав победный крик, он обернулся ко всадникам, столпившимся у него за спиной. В правой руке Сигмон сжимал оторванную голову, а левой держал за плечо обезглавленное тело колдуна, оказавшегося невысоким хрупким стариком. Из разорванной шеи толчками била темная струя крови, расплескиваясь по дороге, усеянной хлопьями колдовской сферы.

Сигмон поднял к темному небу оторванную голову колдуна и закричал. Лошади воинов, заслышав крик зверя, подались назад. Но всадники не отступили. В лунном свете блеснули клинки, и отряд конных ринулся на одного пешего, который стоял посреди дороги и хохотал, как безумный.

Видимо, он и в самом деле лишился рассудка — потому что в ответ на атаку конного строя сначала швырнул в него головой колдуна, выбив из седла одного из воинов, а потом бросился на атакующий строй сам, с голыми руками, покрытыми до самых плеч кровью — и своей, и чужой.

Темные всадники исполнили свой долг до конца — ни один из них не побежал, даже когда человек, похожий на зверя, прошмыгнул под животами коней и напал на них с тыла. Не побежали они и тогда, когда поняли, что ни один из их ударов не попадает в цель. Не отступили они и тогда, когда враг начал прыгать с лошади на лошадь, зубами вырывая глотки закаленным в боях воинам. Они все остались на поле боя, выполняя приказ.

Когда луна снова выглянула из-за туч, она осветила человека, сидящего на холме из трупов. Оставшиеся в живых кони разбежались — они проявили больше благоразумия, чем их хозяева. Человек, пришедший на смену кровожадному зверю, поднялся на ноги. Ужасаясь делу рук своих, он закрыл ладонями лицо и застонал. Луна, испуганная этим плачем, больше напоминавшим вой, вновь скрылась за лохматые спины туч.

Сигмон прошелся между трупами, вернулся обратно. Найдя свой меч, поднял его с земли, вытер о рукав и сунул в ножны. А потом, покачиваясь и хромая, побрел по дороге в темноту, оставляя за собой след из капель крови. В иной ситуации он бы с удовольствием посидел у груды поверженных врагов, предаваясь искреннему горю оттого, что зверь в очередной раз взял верх над человеком в его душе. Но сейчас на это не было времени.

Там, в темноте, на пустой дороге где-то бродит одинокая девчонка с Северных гор, которая никогда не видела летнего леса. Сигмон должен найти ее раньше, чем найдут другие. Просто обязан.

Поэтому он брел в темноту наугад, потому что кровь из рассеченного лба заливала его глаза. Его вел зверь, чуявший, как там, далеко в темноте, мечется по ночному лесу теплый комочек света, беглянка, оставшаяся в совершенном одиночестве. Зверю нравилось ее имя, напоминающее ласковое ворчание хищника.

Вэлланор.

Черепичная крыша неприятно холодила ноги даже сквозь толстые подметки сапог. Холодный ветер терзал длинный плащ, заставляя его виться по ветру, подобно стягу, и пронзал насквозь худое тело королевского советника.

Де Грилл замерзал. С закрытыми глазами он стоял на крыше, раскинув руки, и покачивался под ударами ветра, рискуя свалиться на холодную черепицу. Он уже падал сегодня несколько раз, но всегда поднимался, снова и снова пытаясь увидеть чужими глазами далекое графство вампиров. И всякий раз терпел неудачу.

Его дар словно улетучивался, истончался, едва Эрмин пытался пустить его в ход. Он напрягался, старался изо всех сил, зарабатывая головную боль, но так и не мог ясно увидеть то, что хотел. Порой он видел какие-то отрывки, клочки, статичные картинки — но все это было не то, что нужно. Он видел замок Дарелена со стороны, видел патрули на улицах, крестьян на дорогах… И ничего полезного. Вход в замок для него был закрыт, словно все птицы в округе вымерли. Он не мог зацепиться ни за голубя, ни за ворону, ни за воробья, ни даже за соловьев в золоченых клетках, которых — он знал точно — держали в замке. Что-то туманило его взгляд, стоило только обратить его к Дарелену. Все так же, как раньше. И вновь Де Грилла посещали мысли, что во всем виновата его усталость. Что нужно хоть немного поспать, отдохнуть, и тогда, быть может, у него все получится. Это были опасные мысли. От них веяло глупой верой в то, что все беды лишь из-за случайностей. Граф Птах не верил в случайности. Он знал, с ним ведет схватку опасный враг и поверить в случайности — значит потерпеть поражение.

Эрмин не сдавался. Он пробовал снова и снова, останавливаясь лишь для того, чтобы перевести дух или подняться с черепицы после неудачных падений. Он потерял счет попыткам и времени. И лишь когда в сгустившейся темноте городской колокол пробил полночь, он понял, что сегодня больше ничего не добьется.

Опустив руки, Эрмин сел на крышу и попытался закутаться в плащ. Ветер, резкий и холодный, несущий дыхание осени, рвал тонкую материю с плеч. Советник обмотался плащом, словно одеялом, и застыл, разглядывая черепицу под ногами.

Все напрасно. Он слишком слаб. Было ошибкой ссориться с магами — сейчас бы они пригодились. Но Теофис зашел слишком далеко, когда подчинил себе всех королевских магов. В замке, прямо под боком у короля, зрела сила, с которой никто не мог совладать. И владел этой силой Теофис, верховный маг, пытавшийся диктовать свою волю королю. Геордор этого не успел почувствовать — зато это превосходно почувствовал Де Грилл. И он сознательно пошел на обострение, вскрывая нарыв, пока не стало слишком поздно, пока в умах других магов не созрела мысль об измене. Все кончилось взаимными обидами и громкими словами. Теофис, не успевший воспитать в подчиненных безоговорочное повиновение, оставил замок. Но вместе с ним ушли и другие маги, весь Королевский совет. Остался лишь Дарион — тот самый мальчишка, что пришел со всей гоп-компанией из Ташама. Он был верен до конца. Даже удивительно, ведь он такой же маг, как и остальные. Но, так или иначе, он остался в одиночестве. И Де Грилл едва ли не плакал, отсылая его в провинцию. Там, в крупных городах, местные маги еще колебались — оставить ли нагретые места и уйти вслед за верховным магом прочь из страны, или все же попытаться занять те места, что освободились? Теофис явно дал понять в своем послании магам Ривастана, что все, кто останется, будут считаться предателями. Но маги — природные одиночки и эгоисты. Даже самому что ни на есть верховному магу не под силу заставить их что-то сделать вопреки своей воле. У них — каждый сам за себя. Именно поэтому Де Грилл и отправил Дариона в это путешествие, велев набрать новый Королевский совет магов. Перед такой приманкой им трудно будет устоять. Нужно, чтобы с ними поговорил на их собственном языке кто-то близкий им, прошедший ту же школу, что и они. Кто-то свой. И никак не королевский гонец, ненавидящий магов. И не советник короля, которого многие чудотворцы мечтали вскрыть, словно забавную зверушку, чтобы посмотреть — как ему удалось выжить после их магических экспериментов. А Дарион — возможно, новый верховный маг — идеально подходил для этой работы. И, судя по его докладам, успешно с нею справлялся. Пятеро магов уже дали свое согласие и теперь неспешно собирали вещи для переезда в столицу. Еще двое — из тех, что заслуживали внимания, — колебались, обещая вскоре дать ответ. Дарион не ждал ответов — он шел в другой город, к другим магам, к тем, с кем еще не успел поговорить. Но он уже возвращался и, по идее, должен был появиться здесь через неделю. Один, но полный надежд. Кажется, ему все-таки удалось набрать Совет. Но до первого заседания пройдет много времени — пока маги соберутся, пока перевезут все нажитое добро, пока поделят титулы и звания… Хорошо бы иметь под рукой хотя бы Дариона. Да, определенно, не помешало бы. Удастся ли продержаться еще неделю без него? Всего неделю… И Сигмон. Как же не хватает этого мрачного громилы, что одним своим видом мог удержать от нападения толпу. Где же его носит, и где, пес их всех побери, кортеж северян?