Генри Олди - Дайте им умереть

Беловолосый… или это уже он, хаким Рашид?

Демон У, все перепуталось! Музей, кибитка, экзамены, пытки, боль своя, чужая… Нет, глаза открыл все-таки Рашид аль-Шинби. Слегка близорукие глаза, не таким гореть волчьими огнями из-под падающих на лоб белых прядей. Вот только сон, к сожалению, продолжался: угловатая девчонка (та самая, с краденого снимка, из краденого сна!) пыталась довести до конца гнусное злодеяние — заклинив знакомый двуручник между почти сросшимися стволами кизила, она всем щуплым телом налегла на меч, силясь переломить его пополам.

Не получилось.

Плохо заклиненный меч с визгом вырывается, падает наземь. Маленькая дрянь поднимает его и с упорством муравья…

— Стой! Стой, пакость! Не сметь!

Ноги плохо слушаются, в колени насыпан песок, тело носит из стороны в сторону — но хаким успевает вовремя! Девчонка отшатывается, закрываясь от него мечом.

Злосчастный кизил — между ними.

— Отдай немедленно! С ума сошла — это же музейный экспонат! Реликвия! Ей цены…

Стоп! Сон или явь? Откуда у нее эспадон?!

— Ты что, украла его? — зашипел Рашид, грозно наступая на тощую пакость, сверкавшую из-за лезвия глазами. — Украла?! Ты, ты, воровка, змея подколодная, сколопендра! А ну немедленно… давить, давить таких во младенчестве…

Рашид уже плохо соображал, что говорит, и вдруг оказалось, что ему в некотором роде наплевать на украденный экспонат. Кража меча — только повод, последняя капля… убить, убить подлую тварь! Хаким не замечал, что кричит это вслух, во весь голос, что люди вокруг постепенно приходят в чувство и с недоумением смотрят на разбушевавшегося аль-Шинби, а в глазах девочки зажигаются зеленые свечечки, плотно сжимаются побелевшие губы, и лицо приобретает очень неприятное, совсем не детское выражение…

Взъярясь окончательно, Рашид бесстрашно ухватился прямо за лезвие эспадона, пытаясь отобрать реликвию, но девчонка рванула меч на себя, и хаким с криком отдернул руку.

Тишина.

Гулкая, чужая тишина.

Он стоял, тупо уставясь на ладонь, испачканную ржавчиной и текущей из пореза кровью.

Саднило ободранное о ствол кизила предплечье.

— Отдай, — тихо произнес хаким Рашид, чуть не плача.

В ответ девочка только отрицательно мотнула головой и отступила еще на шаг, прижавшись спиной к коре старой магнолии.

«Не подходи!» — ясно говорил ее взгляд.

— Я бы не советовал вам продолжать в том же духе, почтенный хаким. Оставьте девочку в покое. Иначе… я не поручусь за вашу жизнь, — знакомо прогудело над ухом, и тяжелая лапа мягко легла на плечо хакима.

Рашид обернулся, увидел перед собой круглую луну с бровями-гусеницами — лицо Фаршедварда Али-бея — и сник.

Все, все против него!

— Вы не понимаете. Это же уникальная реликвия, — по инерции пробормотал историк. — А она… она пыталась ее сломать!

Хайль-баши покосился на затравленно озиравшуюся Сколопендру.

— Мне кажется, она передумала, — не вполне уверенно произнес Али-бей.

— Если так — пусть отдаст меч, и я сейчас же отвезу его в музей! — в отчаянии воззвал Рашид к более понятливому, чем маленькая дрянь, собеседнику. — Я даже согласен не подавать заявления о краже… пусть просто вернет экспонат — и покончим с этим. Вы согласны, господин хайль-баши?

Фаршедвард не нашел что возразить.

— Послушай, кроха, господин хаким прав, — обратился он к девочке. — Мы все погорячились, но еще есть время исправить дело. Верни меч, мы отвезем его в музей — и я не стану давать ход этому делу. Даю слово. Ты ведь знаешь, моему слову можно верить!

— Отвезете в музей? — Первые слова, произнесенные девочкой, прозвучали с какой-то пугающей, издевательской интонацией. — И оставите гнить в вашей богадельне?! Попробуйте сначала выйти отсюда! Я уже пыталась…

Она умолкла и обессиленно опустила эспадон, мягко ткнувшийся острием в землю.

— Не понял? — нахмурился хайль-баши. — Что значит: «попробуйте выйти»? Вон ворота… — Он посмотрел в сторону окружавшей мектеб пелены, вздрогнул и нахмурился еще больше.

— Добро, кроха, попробуем!

Фаршедвард зачем-то поплевал на ладони и решительно зашагал к воротам. Наблюдавший за происходящим Равиль ар-Рави тронул за плечо своего телохранителя, который, сопя, прятал в кобуру найденный пистолет, — и Альборз-пахлаван, поняв хозяина без слов, заспешил вслед за хайль-баши.

В туман они вошли вместе, плечом к плечу.

Подоспевшая Лейла, всхлипывая, бинтовала порезанную ладонь Рашида чистым платком, время от времени кидая на Сколопендру короткие ненавидящие взгляды.

— Ты… ты больше не будешь пытаться сломать его? — робко осведомился хаким у девочки. Запал прошел, осталась слабость, и… и все.

— Не буду. Пока. Тут, рядом с вами, даже умирать противно, — не совсем понятно ответила пигалица и отвернулась.

— Эй, уважаемые, чья это нога?

Рашид дернулся, будто его током ударило, зашипев от боли в пострадавшей руке, и обрел великое счастье узреть корноухого пьяницу — тот бодро ковылял от ворот и размахивал находкой странной формы и размера.

— Ногу, говорю, кто обронил? — Пьяница явно был не в себе.

Или чудом успел наклюкаться в состоянии обморока.

Через секунду Рашида стошнило: при ближайшем рассмотрении оказалось, что в руке бездельник-аракчи действительно держит человеческую ногу — еще сочащуюся кровью, отрезанную почти до колена, обутую в дорогой лаковый ботинок. Лейлу, отличавшуюся запоздалой реакцией, вывернуло наизнанку минутой позже, прямо в кусты рододендрона; ветки зашуршали, оттуда с возмущенным меканьем выскочила бабкина коза и устремилась к приходящей в чувство хозяйке.

Нервы госпожи Коушут оказались покрепче. Она подошла к корноухому, взяла у аракчи его жуткий трофей и внимательно осмотрела.

Потом аккуратно положила обрубок на ступени крыльца.

— Это нога господина хаким-эмира, — спокойно констатировала Зейри.

Слишком спокойно, на взгляд Рашида.

Тягостное молчание заполнило двор, и поэтому все одновременно услышали приближающиеся шаги.

Ближе.

Еще ближе.

Наконец из окутывавших ворота (как, впрочем, и весь периметр парка) сумерек возникли два силуэта, сделали еще несколько шагов и остановились.

— Шайтанов шашлык! — только и смог произнести один из них.

Другой, куда более крупный, хмуро молчал.

— Да вы небось заблудились и по кругу пошли! — с наигранной бодростью предположил Большой Равиль, прикуривая.

— Нет, шейх, — покачал головой Альборз-пахлаван, а Фаршедвард так и не произнес ни слова. — Это… Иблисовы святки, вот что я вам скажу! Дело нечисто… — И он опасливо огляделся по сторонам, словно ожидая увидеть самого козлорогого хозяина ада, Иблиса-Противоречащего, прячущегося в парке.