Генри Олди - Дайте им умереть

Височная впадина лопается под напором… Вот и все.

Конец злоключениям?

Пистолет сухо щелкнул, но выстрела не последовало.

Доктор даже не успел заметить, в какой момент гулям-эмир передернул затвор, звякнул, покатившись по брекчии, давший осечку патрон, и господин Ташвард вторично нажал на спуск.

Снова — издевательский щелчок.

У доктора на мгновение возникло ощущение, что и это — было.

Гулям-эмир со злобой отшвырнул пистолет — но не в девчонку, как должно было быть (почему — должно?!), а через плечо, назад; и оружие с хищным лязгом шлепнулось почти у самых ног доктора Кадаля.

А сам господин Ташвард шагнул к девочке.

И на середине этого неуловимо короткого шага девочка обернулась, оставив меч торчать между стволами. Тяжелая шаль соскользнула наземь, подбитой птицей распластавшись у худых ног, и оба мужчины увидели широкую кожаную перевязь, крест-накрест охватывавшую щуплое тельце; из пазов перевязи двумя рядами торчали рукояти из белой кости, — и поэтому казалось, что туловище девочки скалится в нечеловеческой усмешке.

Рукоятки метательных ножей.

Это понял даже доктор.

Память мигом изогнулась в издевательском поклоне: наполненный страхом и смертью автобус, сползающий на колени Рашидика террорист с торчащими из лица белыми клыками рукоятей…

И кутающаяся в пыльную шаль угловатая девчонка-подросток у дверей, терпеливо ждущая, пока заложники обезумевшей толпой покинут салон. Тогда он просто не обратил на нее внимания…

Господин Ташвард остановился, словно налетев на выросшую перед ним стену, при этом ужасно напомнив «скарабея» с экрана наружной видеокамеры; и на лице его медленно проступила глупая извиняющаяся улыбка. Лицо было плохо приспособлено для таких улыбок — высокие скулы, морщины, жесткие складки у рта, — но вытерпело, как служебная собака, сносящая ласку чужого по приказу хозяина. Гулям-эмир неторопливо развел в стороны руки, как бы демонстрируя, что в них ничего нет, и попятился, не отрывая взгляда от девочки.

Она стояла, расслабленно свесив руки вдоль тела, и молча смотрела на пятящегося мужчину. Тени ласкали ее бархатными кистями, доктор Кадаль не видел ее глаз, а если бы видел…

Он бы, наверное, тоже попятился, как господин Ташвард.

Или побежал.

Девочка стояла и смотрела, начальник охраны пятился, все это тянулось и тянулось, как замедленные кадры в сюрреалистическом фильме; и Кадаль не выдержал, хотя и понимал, что это глупо — и опасно.

— Господин гулям-эмир, что здесь происходит?

Начальник охраны все так же медленно повернулся в его сторону, стараясь при этом не выпускать девочку из поля зрения.

У господина Ташварда удивительное зрение, мельком отметил Кадаль, оно воистину стереоскопическое!

— Да ничего особенного, доктор. — Голос гулям-эмира звучал слишком естественно, чтобы быть таким на самом деле. — Не извольте беспокоиться. Девочка снова пыталась сломать меч — а вы ведь знаете, какую историческую ценность он представляет?! Опять же господин аль-Шинби возмущался — помните? Вот я и решил, что надо бы…

Господин Ташвард наконец повернулся к девочке спиной и уже двигался по аллее к доктору Кадалю. Начальник охраны улыбался, и его улыбка, пожалуй, могла бы обмануть многих, — но не доктора психологии Кадаля Ханумана. Даже если бы доктор и не был свидетелем предшествующей сцены.

Не сводя взгляда с приближающегося гулям-эмира, доктор Кадаль быстро наклонился и поднял лежавший у его ног пистолет.

— Стойте! — Голос дрогнул, пистолет заплясал в руке, и доктор торопливо поддержал правую руку левой. — Стойте, где стоите!

Господин Ташвард замедлил шаги, но не остановился.

— Вы это серьезно, доктор?

Улыбка на лице гулям-эмира стала шире, расползаясь подобно гангрене, и правая рука господина Ташварда сделала какое-то удивительное, но, несомненно, дружелюбное движение. Нет, самого движения Кадаль не увидел; просто он машинально улыбнулся в ответ обаятельнейшему в мире человеку и отчетливо понял, что сейчас умрет. Не успев даже нажать на спусковой крючок.

Вспышка перед самыми глазами, сталь звякает о сталь и… больше ничего не происходит.

«Нож. — Доктор чувствовал, как по спине ползут липкие струйки пота. — У него был еще нож. Но почему он не попал в меня?»

Кадаль нашел в себе силы взглянуть в лицо начальнику охраны и понял, что тот удивлен не меньше его самого.

— Маленькая бестия… — с ненавистью, к которой примешивалось уважение, процедил сквозь зубы гулям-эмир. И секундой позже до Кадаля дошло: нож странной девочки успел раньше, ловчим соколом сбив в полете смертоносную птицу, выпущенную на волю милейшим господином Ташвардом!

Доктор никогда не предполагал, что такое возможно!

Начальник охраны, видимо, тоже.

«Убить меня ножом, свалить на девочку — и уже без помех избавиться от нее!» — промелькнуло в мозгу Кадаля за доли секунды, и руки сразу задрожали еще сильнее. В любом случае гулям-эмиру не нужны свидетели.

Он чудом избежал смерти, но до занавеса еще было далеко.

Господин Ташвард сделал шаг к доктору. Сегодня у гулям-эмира наступила ночь шагов: быстрых и вкрадчивых, размашистых и коротеньких… всяких. Это был крайне осторожный, небольшой шажок, даже и не шажок вовсе, а безобидная попытка ногой попробовать дорогу перед собой.

— Не подходите! Я выстрелю! — взвизгнул Кадаль. Нервы доктора были на пределе. Незнакомый знобящий холодок быстро распространялся по руке, сжимавшей пистолет, подбираясь к груди.

— Так прямо и выстрелите? — На губах гулям-эмира снова проступила улыбка. — В безоружного человека? Чтобы увидеть, как его мозг, венец сотен веков эволюции, склизкими ошметками выплескивается…

Ощущение холода резко усилилось, рванулось вверх — и доктор Кадаль успел увидеть, как скачком приблизилось и поплыло, растекаясь по незримой плоскости, лицо господина Ташварда, рассеченное пополам узкой черточкой пистолетной мушки.

И пьяный ретушер зачертил кисточкой: крест-накрест, крест-накрест…

Он летел по стальному тоннелю, плавно следуя изгибающимся нарезам, и мощная волна тепла мягко давила в спину… нет, не в спину — потому что сейчас у него не было спины; зато волна действительно была, а там, впереди, сиял свет, к которому он стремился, зная, что скоро, очень скоро достигнет его, окажется снаружи — и вот тогда жизнь станет иной, превращаясь в жизнь вместо прежнего жалкого существования…

Вспышка!

Слепящая фотовспышка — и на мгновение лицо, оказавшееся перед ним, застывает, впечатанное в ткань бытия, в ткань его памяти вселенским фотографом; неведомый мастер хитро и довольно щурится, а в следующий миг все снова приходит в движение, но он уже там — внутри.