Валентин Маслюков - Жертва

Оглядываясь на реку, которая представлялась теперь далеко внизу, на открывшиеся просторы лугов и равнин на том берегу Белой, Золотинка поняла, что будет искать юношу на вершине. А потом нашла этому подтверждение: присмотрев тропку к левому склону ущелья, она нашла ступени необыкновенной вросшей в скалу лестницы из громадных грубо отесанных камней. Нашла и обрадовалась радостью Юлия, который до нее уже здесь прошел.

Рассчитанные на исполинов ступени вели в отвесные кручи над пропастью. Тропа лепилась к скале, исчезая для взгляда за поворотом, но не кончалась и заводила все выше и выше — к небу. Озираясь на пропасть, Золотинка видела внизу под собой в сумеречном, тусклом провале прежние валуны и ручей; противоположный склон ущелья, словно жаром облитый в терпком свете низкого солнца, виднелся отчетливо и ясно во всех мельчайших подробностях. Обросшие травой скалы эти казались рядом — камнем добросить. Но дух занимался, когда Золотинка соображала действительные расстояния. Она поднималась все медленнее и осторожнее, цепляясь временами за камни.

Сооруженная в век исполинов, волотов, лестница эта оставалась забыта не считанные, верно, столетия. В щелях между плитами пробивалась буйная растительность, сбитые, раздавленные кое-где стебли, со свежим соком на изломе выдавали прошедшего только что человека.

И вот, вздыхая всей грудью, отряхивая заливающий брови пот, Золотинка взбежала на открытое вольным простором плоскогорье; всюду, куда достигал глаз, под покровом полеглых трав тянулись мягко очерченные холмы и склоны. Следы потерялись, но Золотинка и без того знала, куда ей держать путь: назад вверх по угорам в сторону реки. Пологий подъем обрывался потом чудовищной, невообразимого взмаха пропастью.

Золотинка увидела даль, залитую чарующим светом равнину на той стороне Белой. Провал на десятки верст… он тонул в тончайшей розовой мгле, в призрачном, но почти осязательном в своей вещественности тумане. Словно это были затопившие оставленный внизу мир воды. Дольний, подножный мир. А здесь, в горних пределах, здесь не было ничего — разреженная, пронизывающая пустота.

В предвосхищении пропасти щемило сердце. Золотинка медленно приблизилась к обрыву — на шаг или два, чтобы можно было видеть внизу сбившиеся к береговой полосе корабли. Тусклой рябью рассыпались по стану костры.

Но это была еще не самая вершина, край обрыва уводил вверх, Золотинка осторожно тронулась в путь и увидела маленький очерк Юлия. Он сидел на скале, свесив ноги.

Обрыв падал здесь совершенно отвесно на сто или двести саженей, а ниже начиналась крутая осыпь обломков. Самую бровь горы рассекала трещина, она отделила готовый отвалиться и чуть наклонившийся в бездну ломоть. На этом обломке, на верхних его камнях — выше одно лишь небо — и устроился с непостижимой смелостью Юлий. Как мальчик-с-пальчик на сидении великана.

Золотинка поежилась, откровенно робея. Неслышными легкими шажочками она переступила трещину в узком месте и начала подниматься к Юлию, с замиранием сердца ожидая, когда эта ничтожность — ее собственное трепетное существо в ничего не весящих и ни от чего не защищающих одеждах — нарушит хранимое, может быть, годами равновесие и треснувшая гора, сто саженей горы ухнут вниз с раскатившимся по реке грохотом.

Юлий не оглядывался и не слышал шагов. Наверное, он тоже испытывал сильные ощущения. Она видела его против солнца, которое было внизу и слепило всем своим нестерпимым кругом, стоило перевести взгляд. Приходилось останавливаться, чтобы заслонить глаза. Золотинка боялась споткнуться. На каменистой земле топорщились жесткие травы, метелки их свисали в беспредельную пустоту.

Конечно же, Золотинка не хотела пугать Юлия, но, видно, недостаточно хорошо представляла себе, что это такое: в пьянящем одиночестве над бездной обнаружить за спиной соглядатая. Обернувшись, Юлий сильно вздрогнул. Так явственно, очевидно, что у Золотинки скакнуло сердце — сорвется.

Она схватилась за грудь, и оба, должно быть, побелели, только едва ли это можно было заметить: лицо Юлия меркло в тени резкого солнца, а Золотинкино, напротив, горело в его последних лучах.

Потом Юлий осмотрелся не привела ли она с собой спутников и снова обратился к пропасти, не проронив ни слова. Но и Золотинке нечего было сказать. Сердце билось гулко и больно. На солнечной стороне от Юлия, неподалеку, она выбрала закраину с обратным уклоном и резкой гранью, села на траву и потом подвинулась, осторожно спуская в пустоту ноги.

Обеими руками она держалась за щербатые выбоины.

Внизу скользили орлы.

— Пришла все-таки, — молвил Юлий удивительно тихо, если принять во внимание беспредельность подступавшей к ногам бездны.

Вместо ответа — заведомо бесполезного — Золотинка осторожно покосилась: Юлий сидел чуть дальше вытянутой руки. Он тоже придерживался за край скалы. Встрепанные волосы его торчали лохмами. Яркие, словно искусанные, губы сложены жесткой складкой. И хорошо различались при необыкновенном освещении сведенные напряжением мышц брови. А лицо чистое, ровного золотистого оттенка — Золотинка не сразу сообразила, что это солнце.

— Шут его знает, кто ты такая, — сказал он, обращаясь к бездне.

Но, может быть, он не совсем утратил надежду это узнать, потому что решился глянуть. Не много он понял против режущего глаза света: точеный очерк лица с чуть вздернутым носом, броские ресницы, словно нарисованные в пустоте неба. И туго завязанный на затылке платок, который придавал девушке бесстрашный, залихватский вид.

Что совершенно не соответствовало внутреннему состоянию Золотинки. Все чувства ее на краю пропасти приняли, вообще говоря, достаточно осторожный и осмотрительный характер.

— Мой старший брат, наследник престола Громол, неподражаемый, недосягаемый Громол, которого все любили… он умер, погиб жалкой смертью, — сказал Юлий. — Посланная Милицей бесовка высосала из него жизнь. Он стал пустой, как высохшая оболочка.

Тихая какая-то безысходность, которая звучала в словах Юлия, пересилила утробный страх Золотинки перед высотой — она глянула с живым чувством. Но Юлий сразу отвернулся, когда обратились к нему распахнутые глаза.

Тогда она подвинулась к пропасти, то есть больше спустила ноги, так, чтобы скала не резала под коленями, и тоже нахмурилась. Теперь она сидела точно так же, как Юлий.

И если бы накатило на него безумное желание столкнуть Золотинку в пропасть, у нее не имелось бы преимуществ.

Может быть, он почувствовал эту крошечную, но значительную по внутреннему смыслу перемену.

— Нарочно или нет, — раздумчиво сказал он, — ты подловила меня в такую пору, что невозможно солгать. Взгляни, — повел он рукой над пропастью, и у Золотинки сжалось сердце от этой беспечности над бездной, — взгляни какая даль. Спокойствие вечности. Непостижимо. И что перед этим наши мелкие жалкие уловки, вся эта ничтожная возня, наша бескрылая ложь и наша самонадеянная, самодовольная правда? Что они тут? Жеманство бессилия… Ты молчишь, — сказал он потом, ибо Золотинка точно — молчала. Ни слова не нашлось у нее с тех пор, как оказалась она рядом Юлием. Зачем? — Молчишь… Но если и скажешь, я все равно не пойму. Ты вольна лгать, вольна исповедываться — все равно. Я рад, что не принужден тебя слышать и могу только смотреть. Но сам-то я, я-то не буду лгать, когда мы оба примостились на краю вечности. Бесполезно лгать рядом с вечностью.