Валентин Маслюков - Жертва

В голосе его звучало нечто такое, отчего у Золотинки перехватило горло. Если он не мог лгать, то она и говорить не могла. Она почти не шевелилась, лишь изредка позволяя себе скосить взгляд на его задумчивое, упрямое лицо.

— Тогда еще, — молвил он в пустоту, — как мы столкнулись у черного хода на кухню и я принял тебя поначалу за мальчишку… тогда уже… я понял, что все подстроено Рукосилом. Я не питаю надежд — ничего не делается без его воли… Только вот Нуту жалко — ее-то чего сюда принесло? Она-то чем виновата?.. А ужас в том… ужас в том, принцесса Септа, или, как прежде ты предпочитала себя называть — Золотинка, ужас в том… — Нелегко ему было перевалить через какой-то внутренний рубеж — даже тут, на краю бездны. — Ужас в том, что я неотступно о тебе думаю. Как околдованный. Что толку скрывать перед этим, — он кивнул в пропасть. — Да только если ты сейчас ко мне прикоснешься — смотри, я сделаю! — я брошусь вниз. Не прикасайся ко мне, слышишь?! Ты хорошо слышишь.

Но Золотинка и в мыслях не имела задевать Юлия. И самой бы усидеть. Голова шла кругом.

— В мире царствует зло. Сначала Милица, потом Рукосил. Они сменяют друг друга, друг друга уничтожают, чтобы одно зло сменилось другим. Укрыться негде… Так дико было слышать твое пророчество, которое, несомненно, входило в расчеты Рукосила. И которое он слушал, кивая, как учитель. Ты распиналась, а я следил за Рукосилом — потеха. Все мы исполнители чужих замыслов, которых никто толком не понимает. Кажется, Рукосил что-то кумекает. Да и он, быть может, заблуждается, хотя и мнит себя вершителем судеб. Вот так вот, принцесса Септа, она же Золотинка… странное имя Золотинка, словно щекочет что-то… да… И если я, принцесса Септа и Золотинка, — он повернулся и посмотрел невозможным, невыносимым взглядом… необыкновенным взглядом. — И если я… если я люблю тебя, то потому только, что это позволяет принявший по кольцу все наследство зла Рукосил. Он этого хочет. Наследник зла зачем-то в этом нуждается.

Золотинка едва способна была понимать.

— Да! — сказал он тверже, но глаза заблестели. — Я люблю тебя.

Еще он молчал, прежде чем сумел заговорить.

— Люблю. Наверное, вот это и есть любовь. Что же еще? Две недели я скрывался, чтобы тебя не видеть, но не забыл и на четверть часа. И только во сне находил какой-то отдых. Во сне я гулял по усыпанным плодами садам… С этим ничего не поделаешь — разве разбить голову. И вот мое слово: я ее разобью, когда ты попытаешься напомнить мне все, что я сейчас говорю. Тебе ведь только кажется, что ты слышишь, а ничего этого нет. Слова мои тают в вечности и никогда не вернутся. Их нет, несколько мгновений прошло, а их уже нет. Они затерялись в вечности. И не пытайся их оживить. Не приближайся. Не так-то уж это радостно — прыгнуть в пропасть, но я это сделаю — ради свободы.

И бросится! — поняла Золотинка всем сердцем и разумом. Она дрожала.

— Мужчина, который боится, что его соблазнит женщина, в смешном положении. Но я не боюсь быть смешным. Я боюсь быть растоптанным. Я покончу с собой прежде, чем почувствую, что утратил волю. В этом моя свобода перед всевластием зла… И знаешь, когда я сидел здесь, я думал, что ты придешь. Наверное, я хотел этого. Хотел и боялся. Унизительный страх и унизительная надежда. Твоя власть… твоя власть и сейчас уже страшно велика. Уже сейчас. Немного осталось, чтобы подтолкнуть меня к пропасти… А все еще не могу решиться.

По щекам Золотинки катились крупные беззвучные слезы. Юлий смотрел на них и не верил, что это слезы.

Солнце садилось. Оно заливало своим слепящим светом вершины гор, но внизу, на дне мира, все погрузилось уже в сырую мглу. Издалека, из глубины преисподней всплывали случайные всплески слов — уродливые остатки речей, преодолевших прозрачную толщу воздуха.

— Здесь… — с поразительной отчетливостью слышалось вдруг оторванное от всякого смысла слово. — Давай! — ай! — ай!.. эвой! и-а-а! дурак!

Берег был опоясан кострами и даже тут, на скале, на расстоянии в полторы версты по прямой, чудился в полном безветрии запах кухни.

— Бедная Нута! — молвил Юлий, глядя вниз. — Не знаю, как ее защитить. Пробуждение ее будет ужасным.

Снова он молчал и вздохнул:

— Дурацки устроен этот мир: люди не могут быть счастливы, не отрешившись от самих себя. Вот в чем штука. Вот ведь счастье — протянуть руку. Нет, дрогнет рука, что потянулась за чашей, расплещет… Или отрава.

Потом они долго сидели рядом, глядя в пропасть. Край солнца погружался в землю. С последним его лучом Золотинка нашарила подле себя плоский камень и, когда Юлий посмотрел, поцеловала этот камень мягким влажным поцелуем. Затем она положила его между собой и Юлием, чуточку подвинула еще, ближе к Юлию, кончиком пальца… Вздохнула протяжно, со слезами в горле…

Забывши страх перед пропастью, поднялась и ушла. Не оглянулась.

Когда стихли прыгающие шаги Золотинки, Юлий потянулся за камнем. Он тоже коснулся его губами, несколько раз поцеловал и, сильно размахнувшись, швырнул в пропасть.

Далекий стук посыпавшихся камней настиг Золотинку в пологой травянистой ложбине. Сердце захолонуло. Она остановилась в мучительном побуждении вернуться и услышала рядом, рукой подать:

— Черт! Что такое?

Из темной ложбины можно было разглядеть в виду светлого неба на взгорке несколько человек; они тоже прислушивались, недоумевая. Сначала Золотинка подумала, что это стража, посланная на поиски Юлия. Но люди эти явно таились… вместо того, чтобы громко взывать к княжичу.

Кто-то сказал:

— Здесь обрыв, рядом. Тут будет видно.

— Не разбегайся только. Свалишься — стану тебя ловить! — и грубый смешок. Звякнуло оружие, они двинулись.

Это были сечевики — речные разбойники, заполонившие среднее течение Белой. Сечевики, как слышала Золотинка, следовали за княжеским караваном десятками мелких судов и лодок — стая акул. Подбирают крохи и ждут случайного счастья.

Если дойдут до обрыва, то столкнутся с Юлием. Что Юлий разбился… в это невозможно было поверить — чтоб прыгнул в пропасть после того, как она ушла! Невозможно было поверить, чтобы Золотинка стояла здесь, а Юлий был мертв. Просто камень упал и все.

Сечевики замолкли и сейчас они тихо-тихо выйдут на Юлия, который не в том состоянии, что остерегаться лихих людей.

Слезы высохли на щеках. Золотинка ничего не боялась. Намеренно спокойным и ровным шагом, нисколько не скрываясь, они двинулась по ложбине, удаляясь от лестницы волотов.

Сечевики услышали и остановились на половине подъема. Теперь они, вероятно, ее увидели.

— Эй! — раздался странно неуверенный оклик. — Кто там?

Золотинка не изменила себе и продолжала идти. Призрачная поступь ее смущала удальцов.