Валентин Маслюков - Жертва

— Порывай! Держи крепче! Держи же! — деятельно распоряжалась Колча.

Как тут было сопротивляться? Истукан перехватил девушку за локти, зажатая вместе с грубо скомканной занавесью Золотинка смирилась.

— Зимка, — сказала она только, — как ты после этого в глаза мне посмотришь?

— У меня есть кому в глаза глядеть! — огрызнулась Зимка, необыкновенно обозленная кротким упреком.

И, верно, Золотинка, недолгая ее подруга, не попала по случайности в круг лиц, особо назначенных для того, чтобы смотреть им в глаза. Зимка избегала взглядом подругу, догадываясь, может быть, что не то делает, и ожесточалась от этого еще больше. Колча злобствовала по самой своей природе, из потребности выместить на девчонке все свои жизненные обиды и разочарования, не могла она простить соплячке старой своей глупости — крепкого удара по голове, которым свалила когда-то девочку на песок с криком «аминь, рассыпься!» Что касается покладистой Торчилы, то она по свойственным ей добродушию и миролюбию тянулась за товарками.

Золотинка умолкла и уж не обронила ни слова, когда явились ножницы. Платок развязали, прочь полетели заколки и хлынуло тусклое золото. Был это миг, когда ведьмы дрогнули, переглядываясь.

— Налысо! — сухо распорядилась Колча, предупреждая отступничество своих сообщниц. — Под корень!

Защелкали ножницы и посыпались, опадая волны. Иногда, приподнимая веки, Золотинка видела рядом с собой Зимку, лицо у подруги было не злое, а озабоченное, застывшее. Когда Золотинку выпустили, ничьи руки не шарили больше по голове, она ощутила, что затылку холодно.

— На! — сердито сказала Зимка, подсовывая зеркало.

Золотинка увидела нечто несуразное с оттопыренными ушами. Дикие больные глаза. И неправдоподобно густые брови — ненужная роскошь на голой, что пятка, голове.

— Отрастет! — сказала Зимка, убегая взглядом.

Осыпавшиеся волосы лежали вкруг пояса на складках занавеси и на полу. Их было неожиданно много.

Но содеянное как будто не удовлетворило ведьм. Они и озлобились, и потерялись, не зная, что дальше. И, может быть, мысль о хозяине, давнее подозрение о каких-то особых, надо думать, постельных отношениях хозяина и принцессы Септы, нехорошим беспокойством уже вошла в разгоряченные головы.

— Утопить и концы в воду, — прошептала вдруг Колча для всех явственно. Но одного взгляда на подельниц, на их застывшие, сразу отчужденные лица, достаточно было ей, чтобы досадливо смолкнуть.

Немного погодя сороки все ж таки потянулись друг за другом в соседнюю комнату и принялись там шушукать, внезапно обескураживая друг друга крикливыми замечаниями. Золотинка не слушала, в осторожных объятиях Порывая она имела возможность отряхнуться и выгрести волосы из-за ворота. Она страшно утомилась и пыталась дремать, притулившись к холодной груди болвана.

Разбудил ее — если только она и вправду заснула — скрежет когтей по дереву, требовательный клекот. Шумно взвилась и хлопнула оконная занавесь — в комнату ввалился орел, подлинные размеры которого можно было осознать не раньше, чем он вскинул крылья, нерасчетливо шаркнув концами по противоположным стенам помещения. На хищно изогнутый клюв его можно было бы, кажется, и быка подвесить. Железные когти разве что доски не пробивали, когда орел со стуком переступал по полу.

Смятение, охватившее испуганно заметавшихся сорок, ясно говорило, что явился хозяин. Ударом крыла он сшиб табурет с объедками, испуганные ведьмы бросились подвигать стулья, чтобы орлу было где повернуться. А Порывай, прихватив Золотинку поперек живота — истукан вовсе не ощущал ее как обузу, потащился в смежную комнату к большому железному ящику с таким же точно орлом, который был образцом для оборотня.

Здесь у ящика и произошло обратное превращение. Орел-оборотень сунул клюв в клетку, чтобы коснуться двойника, истукан озарил их желтым светом Асакона, и Рукосил скинулся вновь самим собой.

Рукосил во всем великолепии гнева! В алых чулках, где были железные птичьи ноги, в полукафтане с пышными разрезными рукавами, что колыхались, будто перья. И повел взглядом, в котором оставалось больше звериного, чем человеческого. По клеткам метались и стрекотали встревоженные птицы.

— Так! — зловеще сказал он и поднял свечу, чтобы оглядеть зажатую в лапах болвана Золотинку.

От близкого, в лицо света она зажмурилась.

— Это что? — спросил он с угрозой, смысл которой не был еще понятен.

— Девчонка подслушивала, — торопливо сказала Колча жалким от страха и слабости голоском.

Но Рукосил в ту сторону даже не глянул.

— Как ты здесь очутилась? — спросил он Золотинку, осматривая ее безобразно стриженную голову.

— Через окно.

— Через окно, — кивнул Рукосил, будто это все ему объясняло.

Наградив тяжелым взглядом замерших в ожидании хозяйского слова ведьм, он перешел в смежную комнату и швырнул ногой рассыпанные по полу пышными кучами волосы.

— Кто остриг? — спросил он с недоброй сдержанностью. — Кто это сделал? — повторил он, озираясь на сбившихся у порога ведьм.

— Она подслушивала! Она читала книгу! Она открыла книгу! Спряталась за кроватью! — загалдели ведьмы, перебивая друг друга.

Один взгляд хозяина — жестокий и резкий — остановил эти жалкие излияния.

— Читала книгу! — повторил Рукосил, подняв брови, и медленно водрузил свечу на конторку. — Много ты прочла? — обратился он к Золотинке, которую втащил в комнату Порывай.

— Нет, — коротко отозвалась девушка.

Сороки поспешно возроптали, усматривая в ответе дерзость.

— Значит, девчонка подслушивала? — любезно спросил чародей, обращаясь опять к ведьмам.

А они, испуганные этой любезностью, замолкли.

— Было, значит, что подслушивать? — сказал он еще. И ни одна не нашлась смелости отвечать.

Рукосил снял с полки плеть, обмял в руках, подбирая тонкий ускользающий конец из сухой кожи, и глянул сузившимся глазами на Зимку; чувственный рот его под растопыренными усами напрягся. Предчувствуя, что последует, Золотинка отвела глаза и вздрогнула — свист кнута отдался в ушах раздавленным всхлипом. Короткий, закладывающий уши свист, обрываясь хлестким щелчком, перемежался стонами и воем.

— Молчать! Молчать! — приговаривал меж зубов Рукосил.

Торчила голосила, Колча отзывалась хриплыми лающими вскриками, и никто не смел молить о пощаде. Все это было столь мерзко, что Золотинка, скованная холодными руками Порывая, почти ждала и почти желала, чтобы Рукосил обойдя всех по кругу, принялся за нее. Легче, кажется, было бы разделить общую участь, чем слышать этот животный вой.

Рукосил Золотинку не тронул. Она услышала: бросил плеть, отрывистое дыхание, несколько шагов.

На щеке Торчилы вспухла грязно-кровавая полоса, не смея рыдать, ведьма только дрожала. Колча забилась в угол и стонала, скорчившись. Одна только Зимка не сгибалась, свела челюсти, но глаза… глаза спрятала. Ей и досталось больше всех: рубец на лице, лохмотьями висела окровавленная кисея.