Валентин Маслюков - Жертва

Рукосил будто не слышал.

— И кстати, ты училась волшебству по каким сочинениям? — спросил он вдруг, снова вспомнив недопитый стакан.

— Я не училась, — хмуро отозвалась Золотинка. Она устало навалилась на подставленную Порываем опору. — Правильной науки я не прошла. Мне знакомы только «Немая книга» Лулия и «Хроника двенадцати врат».

— Как? — хмыкнул Рукосил. — Ты наловчилась привораживать рыб по книге этого безмозглого интригана? Занятно. Это и само по себе походит на чудо. Что ты еще умеешь?

— Ничего, в сущности.

— Ни-че-го, — протянул Рукосил, раздумчиво перебирая каждый звук, и пригладил бородку, чтобы заострить ее еще больше. Теперь, когда приступ неистовства прошел, можно было заметить, как чародей измотан: глаза окружала нездоровая синева, щеки запали. Видно, выпал ему большой перелет и дурные хлопоты. — Ты разобрала что-нибудь в «Дополнениях»?

— Нет.

— Искала ключ?

— Искала.

— Ошибаешься, ключ не нужен. — Он обратился к книге. Золотинке не трудно было разглядеть, что письмена появились сразу, как только волшебник принялся листать.

С третью долю часа чародей сосредоточенно полистывал и читал, не вспоминая заточенную в руках истукана девушку. Но, захлопнув книгу, сразу к ней обернулся.

— Соберись с духом, — сказал он беспристрастно и строго. — Тебе предстоит испытание. Главное в твоей короткой жизни, возможно, последнее.

Глаза, погруженные в синеву утомления, бестрепетно сомкнутые губы — они не лгали. То, что двигало сейчас Рукосилом, было больше, значительнее пустого желания позабавиться испугом беспомощной девушки. И такая строгость чувствовалась в выражении лица, в законченных, собранных движениях, что можно было вообразить, будто опасность, которую он имел в виду, грозила волшебнику не в меньшей степени, чем Золотинке.

Она не умела собраться с духом, но испугаться тоже не находила сил. Нравственная усталость, замешанная на какой-то придавленной лихорадке — вот, что она испытывала. Не то же ли чувствовал Юлий, утверждая, что бросится в пропасть, подумала она вдруг с пронзительным сожалением.

Рукосил надвинулся, но дыхание его не ощущалось. Зажав Асакон щепотью, он провел его, не касаясь, вдоль Золотинкиных губ и в желтых двоящихся гранях камня затеплилась жизнь.

— Ты хочешь зарядить об меня Асакон? — спросила Золотинка пересохшим голосом.

— Вроде того, — отозвался он, не отвлекаясь.

Поднял камень выше, вдоль переносицы на лоб, крестообразно его расчертив, и с той же всепоглощающей сосредоточенностью повел его дальше, обнося стриженное темя, виски, затылок. Потом спустил Асакон на грудь, к сердцу.

— Держи крепче! — жестко велел он Порываю. Между словами была глухая тишина. — Перехвати, чтобы не дернулась. Левую руку!

Захват придавал ребра, холодная лапа легла наискось через колени, так что Золотинка, прижатая к медному человеку, сделалась совсем плоской, неясно было, где держалась душа. Рукосил прижал лишившуюся подвижности пясть, а камнем коснулся ногтя.

— Ты умрешь, — прошептал он с искаженной полуулыбкой.

Золотинка ощутила режущую грань Асакона. Коротко, без воздуха она вздохнула и остановила сердце — совсем.

Слепящий свет ударил снизу сквозь опущенные ресницы. Золотинка вскрикнула, ушибленное сердце скакнуло, вырываясь, она тискала зубы и жмурилась. Судорожно сомкнутые веки не защищали ее, Золотинка видела расходящийся кругами золотой жар. Асакон проколол зажатый намертво палец, колыхнулась нестерпимая боль. Чья-то ладонь грубо ударила по губам, чтобы зажать рот, да Золотинка и крикнуть не могла — горячий огонь палил внутренности, сжег язык и гортань. Ни крикнуть, ни вынести — сознание помутилось.

Потом она обнаружила, что видит. Сначала видит, потом чувствует. Голова угорела и полнилась удушливым чадом. Комната стала на дыбы, пол торчком и все, что к нему пристало, не падало; пустая бутылка, лежа на боку, не катилась под уклон, а Золотинка не находила это удивительным.

Пахло кислым. Это был соленый вкус крови — Золотинка прикусила губу.

Со стоном, едва внятным, она приподняла мутную голову, и все поехало, вернувшись на место. Прежнее, что она видела, было только зрелищем без всякого понятия, зрительный образ явился раньше сознания, а теперь с ним соединился и наполнился смыслом. Золотинка висела в лапах Порывая. Вот были ноги Рукосила. А сам он уставился в столбняке, губы расслабленно приоткрыты.

Взоры их встретились.

— Я — гений, — вымолвил он подавленно.

Золотинка очнулась уже настолько, что способна была оценить несуразность этого заявления.

В выжженном ее существе ощущалась пустота. Холодящая пустота, где гуляли, поднимая пепел, сквозняки. Пустота эта полнилась тихим, едва шелестящим звоном и разрасталась, пустота раздувала Золотинку изнутри неприятной легкостью. Пустоты было много, Золотинка ощущала себя оболочкой, которая содержала в себе беспредельность. Вещный мир — стены, шкафы, Рукосил, кровать — заключал в себя Золотинку, а изнутри подпирала ее раздувшаяся без границ пустота, и эта неустойчивость на рубеже двух миров, один из которых заключал в себе другой, отзывалась тошнотой и головокружением.

— Как ты себя чувствуешь? — с необыкновенной, приторной заботливостью спросил чародей, непроизвольно растопырив руки, словно имел намерение обхватить Золотинку со всех сторон, чтобы она не могла раздуваться и дальше.

— Слабо, — пробормотала Золотинка, с удивлением слушая собственный голос.

— Так! Она чувствует себя слабо! — откликнулся чародей бессмысленным смешком. И кинулся куда-то, схватившись за виски, — полутора шага не сделал, как возвратился. — Знаешь ли ты, чудо, что на этом ли месте, на другом — тут скончалось восемь человек. Покрепче тебя были! Ты девятая. И жива! — Снова он хохотнул, давая выход возбуждению. — Ощущаешь что-нибудь особенное?

— Не-ет…

— Нет! — восхищенно повторил чародей. — Нет! Ничего особенного! Представьте, она не чувствует ничего особенного! — Он лихорадочно огляделся в поисках свидетелей небывалого события. Но приметил только лишь истукана: — Для чего ты держишь Золотинку, Лоботряс? Пусти ее сейчас же!

И кинулся подхватить девушку, принял ее под мышки, но не усадил на стул, как порывался, а обнял, прижал к себе и клюнул губами стриженную колючую макушку. Он успел еще несколько раз — десяток! — поцеловать такие же колючие виски, затылок, поцеловать ухо, лоб, нос, щеку, губы, когда Золотинка начала сопротивляться.

— Послушай, девочка моя, чего ты сейчас больше всего хочешь? А? Хочешь вина? Я налью вина! Всё! — суетился он.

— Где отхожее место? — грубо спросила Золотинка. — Я околела стоять.

Совершенно потрясенный, словно он никогда и не знал, слыхом не слыхивал о существовании таких мест, чародей глядел на девушку в целомудренном изумлении. Потом вскрикнул «о!» и бросился показать дорогу, для чего пришлось подвинуть загромождавшую проход клетку с орлом и пройти в какой-то коридорчик.