Валентин Маслюков - Потом

— А мне?

Замутившая первый порыв растерянность не укрылась от Тучки, он подался было и сам навстречу дочурке, но остановился, не зная куда девать широко, с замахом расставленные руки.

— Тучка, ты тоже не настоящий? — сказала Золотинка, не справившись с голосом, — и не естественно, и не беззаботно. — Ты убит?

Круглое лицо Тучки исказилось, он неровно задышал и поймал зубами непослушно заходившие губы.

— Прости, родной! — Золотинка сорвалась с места. Залегшее на пути облачко отскочило под ногой, невесомое и мягкое в столкновении. В объятиях Тучки Золотинка разрыдалась.

— Я тоже учитель му-му-удрости, — всхлипывая, промычал Тучка.

Они обнялись все втроем, все трое рыдая. Братья целовали дочку мокрыми губами в мокрые щеки, целовали плечи под непросохшей тканью, в уши целовали и за ушами, там где начинались корни золотых волос, целовали залитые слезами глаза, целовали руки.

— Видишь ли, малышка, — начал Тучка, пытаясь явить собой пример рассудительности, но продолжать не смог, отчаянно зашмыгал носом и остановился, чтобы достать из просторных синих штанин похожий на парус платок. Пока Тучка утирался, воздыхая, Поплева отвернулся, чутко отодвинувшись, и высморкался. Сильно сброшенная, сопля полетела в пространство, посверкивая, и скоро стала, как маленькая, едва приметная в черноте звездочка. Долго-долго она затухала, не теряясь совсем. — Видишь ли, малышка, — кое-как справившись с собой, продолжал Тучка. — Мы, собственно говоря, только проводники, только проводники. В виду неведомых берегов, где лот показывает тебе то две сажени, то двадцать, а прилив меняет течение, ты бросаешь якорь, чтобы дождаться отлива и принять на борт вожа. Без вожа не обойтись. Словом, мы проведем тебя изменчивыми путями истины.

— Но как долго? — спохватилась Золотинка.

— Ты можешь убрать паруса, оставив фок и марсели?

— Никак не могу задерживаться. Никак.

— Все же придется для начала взять к ветру и лечь в дрейф, — заметил Поплева, окончательно улаживая дела с носом: утихомиривая его и оглаживая. — Самый короткий переход по путям истины считается в два с половиной года. Пробег поболее — тридцать пять лет. Ну, а так, чтобы в основные гавани забежать, нигде не задерживаясь, так это сто пятнадцать лет будет. Только, кажется, ни один человек еще всех гаваней не обежал.

— Видишь ли, малышка, — продолжал Тучка, запихивая платок в штанину, — истина существует сама по себе…

— Истина существует! — поднял палец Поплева.

— …Но чтобы истину постичь, нужна вера. Вера в истину. Истина нуждается в вере.

— Воистину так! — подтвердил Поплева, выставляя тот же палец, черный от въевшейся по трещинкам смолы.

— Вера в истину! — продолжал Тучка. — Но вера без любви не уцелеет.

— Святая истина! — поддержал Поплева.

— Истина безмерна. Чтобы выдержать ее испепеляющий свет нужно укрепленное любовью сердце. Вот в чем дело. Теперь ты понимаешь?

— …Почему мы здесь? — завершил Поплева.

В голосе не слышалось торжества, скорее наоборот, странным образом неуверенность, он оглянулся на брата и тот прибавил, как бы извиняясь:

— Неважно кто.

— Совершенно неважно! Любовь в тебе. Любовь всегда в любящем, в том, кто любит.

— Неважно, кто поведет — это условность. Пусть это будет двадцатилетний мальчишка, который не умеет подвязать риф-штерта, — извини. Если только ты его истинно любишь, или кого другого, любишь вообще…

— Ты на кого намекаешь? — спросила Золотинка не без вызова.

— Не намекаю, а прямо имею его в виду.

Настало продолжительное молчание. С ними невозможно было лукавить. Ведь они были истиной!

И братья прекрасно понимали, что значит, это молчание. Они безошибочно верно, с чудодейственной проницательностью постигали тайные душевные движения Золотинки.

— Ты много хочешь, — заметил Поплева.

— Я много хочу, — подтвердила Золотинка.

— Значит, будешь несчастна.

— Это уж как придется. Я не гонюсь за счастьем.

— Тогда ты будешь счастлива.

Братья с готовностью оставили трудный разговор, как только перестала продолжать Золотинка. Она подтянула недалеко отлетевшее облачко и устроилась на нем, испытывая потребность создать хотя бы видимость опоры, разложить пространство на верх и низ. Возможно, именно с этого Род Вседержитель и начинал сотворение мира.

Оглядевшись по сторонам, она не увидела во тьме ничего нового. Даже слабая звездочка Поплевиной сопли, удаляясь в бесконечность, померкла. Братья не подгоняли Золотинку. Поплева занялся трубочкой; она явилась между пальцев правой ноги. С обезьяньей ловкостью он поднял трубку на уровень груди и принялся высекать искру, действуя тремя конечностями сразу, что чрезвычайно облегчало дело: руками держал кремень и кресало, а ногой трубку. Когда табак задымился, Поплева сразу же, не теряя времени, вставил трубку ногой в рот и осторожно затянулся.

— Поплева, что ты делаешь? — спохватилась Золотинка. — У меня мурашки по коже… даже неприятно.

Поплева смутился так, что закашлял, поспешно перенял трубку рукой, а ногу вернул на место — то место, где ее и пристало видеть.

— Извини, малышка! Извини! Больше этого не повторится!

— Да нет, пожалуйста! — пошла на попятную Золотинка. — Как тебе удобнее. Пожалуйста! Просто как-то не по себе стало — странно.

— Больше этого не повторится! — истово заверил Поплева.

— Дуралей! — мягко упрекнул его Тучка и отвесил брату щелчок в темечко.

Поплева старательно махал рукой отгоняя дым. Задумчивая Золотинка подобрала ноги и скрестила их под собой тугим переплетом.

— Так говорите, два с половиной года?

— Да! Но срок еще не пошел, — пояснил Тучка.

— Мы не вышли из гавани, — добавил Поплева, вынимая трубку и попыхивая дымом. Сизые туманности медленно расходились прочь; в неспешном вращении они сжимались, плющились, все более и более напоминая собой раздутые в середке блины.

— На Земле, там тоже пройдет два с половиной года? — спросила Золотинка, покусывая ноготь.

— Ну нет, что ты! Меньше! — заверил Тучка.

— На Земле около двух месяцев, — сказал Поплева. — Много три. Ну, а если очень поджаться, то и за полтора можно управиться.

— Полтора месяца! — ужаснулась Золотинка.

— Видишь ли, малышка, — кашлянув в кулак, начал Тучка, — не хотелось бы учить тебя дурному…

— Ни в коем случае! — вставил Поплева.

— …Но обстоятельства складываются так, что ты вряд ли ему поможешь.

— Кому? — спросила Золотинка, надежно защищенная от кривотолков заранее разлитым по щекам румянцем.

— То есть никому вообще, — мягко уточнил Поплева.

— В лучшем случае, никому не поможешь, — напористо продолжал Тучка, — в худшем — наломаешь дров. То, что случилось с Юлием… О! Это тебе не по зубам! Если возвратишься без промедления, то и тогда вряд ли ты сумеешь хоть чем-нибудь облегчить его страдания. А за два с половиной года здесь ты узнаешь много больше того, что нужно…