Валентин Маслюков - Потом

— То есть с избытком, — не замедлил вставить Поплева.

— …Чтобы справиться с бедой. Через два с половиной года земные беды и напасти станут тебе вот… сущим пустяком. Ты будешь другим человеком. Если вообще человеком. Совершенно другим. Ты сможешь излечить Юлия прикосновением пальца.

— Послушайте, — перебила вдруг Золотинка, напряженная мысль которой держала несколько предметов сразу, — здесь Рукосил бывал? Это ведь его книга. Мы ведь в Рукосиловой книге.

— Рукосил не был. Нет, не был, — ничуть не удивился вопросу Тучка. — Он никого не любит.

— Путь к истине для него навсегда закрыт, — пояснил Поплева.

— И тогда, значит, я смогу вылечить Юлия?

— В интересах истины должен, однако, заметить, — как-то не очень внятно, приглушенным голосом пробормотал Тучка, — что через два с половиной года, ну то есть через два месяца, бедняге уже ничем нельзя будет помочь.

— Иными словами будет поздно, — смущенно ухмыляясь, пояснил Поплева.

— А теперь рано.

— Ни так и ни сяк, — опять вставил Поплева.

— То есть все равно.

— Что в лоб, что по лбу.

— Сейчас ты не в состоянии помочь, а потом помогать будет некому.

— Кстати! — с деланным воодушевлением воскликнул Поплева. — Через два месяца и эта безобразная буча с едулопами как-нибудь разрешится! Вообще, ты сможешь вернуться, когда захочешь, в любое место Земли. Все будет тебе доступно. Все или почти все. Очень многое. Ну уж, во всяком случае, больше, чем теперь, за это ручаюсь.

— Через два месяца.

— А случай может не повторится.

— Вы знаете, где сейчас настоящий Поплева? Тот, что на Земле? Тот, что страдает?

— Истина выше таких частностей, — суховато заметил Поплева.

— Она как бы парит, — для убедительности Тучка взмахнул руками.

— Я возвращаюсь.

Братья переглянулись. Поплева вздохнул, отвернулся и пристукнул недокуренной трубкой по ребру ладони — горячая зола, пепел вперемешку с не прогоревшим табаком сыпанули туманным облачком, в котором клубилась, расходясь все шире, звездная россыпь искорок.

— Как мне вернуться? — повторила Золотинка.

— Ты далеко зашла, — с неверной, словно бы ищущей улыбкой на устах возразил Тучка, — раз уж ступила — шагай. Полузнание, полуистина, полуправда — это, в сущности, препакостнейшая зараза.

— Не уговаривай: втемяшится, так не переупрямишь, — сказал Поплева, томительно вздыхая. — Для полноты истины должен поставить тебя в известность, малышка, что преждевременное… неблаговременное возвращение возможно. Допускается. Через трубу. Пожалуйста!

С несчастной гримасой на лице он махнул, и в черноте возникло желтовато-медное жерло, в нем заходили сполохи, послышалось нарастающее гудение, тот напряженный воющий гул, какой дает хорошая печная тяга.

— Разве я туда влезу? — поежилась Золотинка.

— Пятнадцать верст в поперечнике — как не влезть?! Это кажется — трубочка. Издалека. Здесь все не близко. — И Поплева опять вздохнул. Видно, здешние расстояния не доставляли ему радости.

— А! — протянула Золотинка, нимало не успокоенная. — Но ведь там… такое пекло?

— Не без этого, — заметил Поплева.

— Но никто еще не сгорел, — утешил Тучка.

— Другое дело последствия. Они возможны, — сказал Поплева и как-то суховато, по-казенному добавил: — Мы не отговариваем.

Тщательно прочищая мизинцем и продувая свою кургузую трубку, Поплева раз за разом извлекал из нее тоненький сиротливый посвист, который совершенно уже терялся в давящем уши, оглушительном реве далекого жерла. Нужно было напрягать голос.

— На мироздание хочешь глянуть? Одним глазком? Раз уж попала, — прокричал Поплева. — Долго тебя не задержим.

— На мироздание? — протянула Золотинка.

— Одним глазком! — Тучка сомкнул пальцы колечком.

— Хочу, — прошептала Золотинка так, что и сама себя не расслышала в жутком, надрывно дрожащем вое жерла. Но братья расслышали.

И тотчас ревущее жерло исчезло, адский шум, как обрезало, в звенящей тишине повсюду, со всех сторон сразу высыпали алмазной пылью звезды. Золотинка увидела изумительно голубой, белый и яркий шар размером с тележное колесо и без какой-либо подсказки уразумела, что это чудо — Земля. Как-то сразу, без объяснений она схватила суть представшего во всех основных взаимосвязях и соразмерности. Ближе Земли, прямо под рукой, сиял расплавленным оловом огромный бок Луны; затененная сторона ее не проглядывалась, но хорошо угадывался полукруглый провал, в котором бесследно пропадали звезды, их сверкающая до рези в глазах россыпь. Отлично был прописан самый горб Луны, граница света, резкие тени рисовали каменистую, испещренную большими, малыми, мельчайшими ямами пустыню. И Солнце — изливающая жар дыра без малейших неправильностей, без сияния, без обычных для земного неба лучей — просто врезанный в черноту и в звезды круг. На Солнце нельзя было задержать взор, Золотинка слепла даже в ту ничтожную долю часа, когда поспешно обегала взглядом солнечную сторону безмерно простирающейся пустоты.

Болезненно трепетало сердце. Восторг и страх — вот были два чувства, которые стиснули Золотинку, как тисками. Восторг величия и страх чудовищной, не имеющей выражения в человеческих понятиях, враждебной и равнодушной беспредельности…

— Глянула? — с натянутым смешком осведомился Тучка. Только что братьев не было, и тут они объявились, все погасло в черноте, разбавленной лишь далеко разошедшимися туманностями да шаровидным скоплением звезд, что выпали из Поплевиной трубки. Вновь взревело жерло.

— Уже? — ошеломленно пробормотала Золотинка.

Братья не отвечали. Они прятали глаза. Тучка запустил руки в карманы и пожевал губами, изображая интерес к некой мучительно ускользающей, но не очень важной мысли; потом развел просторные штаны до предела, растянул их изнутри руками и так, с растопыренными штанинами и закушенной губой, а брови вверх, замер. Поплева невнятно хмыкал и кряхтел, вновь принимаясь выбивать пустую трубку.

— Конечно, надо идти, — сказала Золотинка, сдерживаясь. — Ну да ладно! — Ступила уж было прочь, да кинулась снова к братьям, на грудь Поплевы, в объятия Тучки; ничего уж не разбирая, мешая восклицания, слезы, вздохи, вырвалась из невольно пытавшихся удержать ее рук…

— Постой! — сказал с глубоким вздохом Поплева. — Раз ты уходишь, один совет.

— Напоследок, — молвил взволнованно шмыгающий носом Тучка. — Больше мы тебе ничего не может дать. — И он глянул на брата, приглашая того высказаться, но Поплева как будто мялся, смущенный трудным предметом.

— Так ты, значит, его любишь? — без нужды переспросил он.

Глаза Золотинки блестели, наполненные слезами, она не имела сил вымолвить слово.

— Любовь творит чудеса! — заметил склонный к назидательности Тучка, но глядел он при этом как-то жалко.