Булыга Сергей - Ведьмино отродье

Вот именно! Так что скорей! Скорей! Еще скорей! Стопы вязли в песке; он бежал. Вокруг были холмы — песчаные; на них нигде ни кустика, ни даже листика. Вчера в последний раз пил воду из ручья. Скорей! Холм. И еще один. Взбежал…

И замер. Перед ним был Океан! Вот он какой! Действительно, бескрайний. Соленый, терпкий дух и волны в два-три роста. Ветер срывал с них гребни, бил, швырял. Рев, брызги, радуга! Рыжий сбежал с холма, лег на прибрежный песок и прищурился. Волны вздымались, падали и отступали, и вновь вздымались, падали, ревели… и, убегая, оставляли за собой разбитые ракушки и маленьких зверьков, похожих на пузатых толстых раков. Эти зверьки шуршали по песку «шкраб-шкраб». Рыжий лежал, смотрел на волны, думал. Надеялся, что вот еще немного, и он наконец поймет, учует, догадается, какая же это причина так неудержимо влекла его сюда, к Океану.

Но время шло: рычал, гремел прибой… Нет, непонятно! Вот разве только что, может быть, этот запах — такой соленый, свежий и… да, вот именно, есть в этом запахе еще нечто такое, что прямо так и тянет, тянет его в волны, прямо в прибой… Нет, это уже слишком, это уже глупости. Ему и так здесь хорошо. Да, вот действительно — он просто так лежал, смотрел на Океан, на радугу — и ему было очень хорошо. Вот просто очень хорошо — и все, без объяснений.

И так он пролежал весь день. Под вечер в Океане показались лодки. Они прошли вдоль берега и скрылись за ближайшей прибрежной скалой. Рыжий поднялся, отряхнулся. Так, может быть, подумал он, и понимать тут нечего? Просто безместный старый йор устал от своей прежней бестолковой жизни, а здесь, ему так чуется, как будто бы можно будет начать все сначала. И если это и вправду окажется так, то разве это плохо? Как будто нет. Но только «как будто»! Рыжий вздохнул и побежал вслед за лодками.

Там, за скалой, возле удобной тихой гавани раскинулся небольшой рыбацкий поселок. Дети играли на песке, старик сидел возле коптильни, ветер свистел в развешанных для просушки сетях. А вон ряд хижин — черных, покосившихся. А вон высокое крыльцо и над ним вывеска; это, вне всякого сомнения, трактир, значит, там можно будет подкрепиться. Рыжий поправил на себе ремень, одернул пояс, и, приосанившись, двинулся к поселку. Дети, только завидев его, сразу вскочили, засвистели. Рыжий строго прицыкнул на них, и они замолчали. А он, еще раз приосанившись, уже вошел в трактир, важно прошел через весь зал, сел у окна и только тогда уже осмотрелся по сторонам. Дым, ругань, чад. То есть трактир такой же, как везде. Но, правда, зато здесь прямо из окна виден сам Океан! А вольный терпкий дух, он до того силен, что даже здесь, в трактире, не перебивается. Вот так-то вот! Вот шел ты к Океану — и пришел! Да, только так… Вот только для чего? И Рыжий снова осмотрелся.

Да только что здесь высмотришь? Трактир и есть трактир — везде. Рыжий насупился, заскреб когтями по столу. Хозяйка — стройная, в коротком белом фартуке — лениво подошла к нему, спросила:

— Ну, что тебе?

Рыжий, откинувшись к стене, молчал, смотрел чуть в сторону. Потом сказал, почти не разжимая губ:

— Есть. Пить. И… музыку.

Хозяйка удивилась:

— А какую?

— Военную. И кубик. И чтоб без изъяна. Да, и еще! Всем… вот по столько, на два когтя. Счет — мне.

Хозяйка улыбнулась и сказала:

— А ты мне нравишься.

— Взаимно. Шевелись.

Вечер прошел под музыку, удачно. Народ везде один — купились завидущие. Чет, чет, нечет, простите, но не угадали. Еще? Еще! Еще? Увы! Чет, чет, нечет, гони расчет! И гнали, а куда им деться. И кусали губы. Но возмущаться — нет, не возмущались, уж больно он для них был… Как бы это? Необычен. Вот и терпели, да. Потом, когда все разошлись, Рыжий сгреб выигрыш и жестом подозвал хозяйку. Та подошла, села напротив. Рыжий кивнул на деньги и сказал:

— Вот, это за постой. Бери.

Она не шелохнулась. Молчала, думала, водила лапой по столу. Потом спросила:

— Ты откуда?

— Издалека. Тримтак.

— А где это?

— Не помню.

— Надолго к нам?

— Да как тебе сказать…

Хозяйка понимающе кивнула. Потом, сделав печальные глаза, сказала:

— Меня звать Ику. А тебя?

— Кронс из Шестого Легиона. Два гвардейских шеврона, пять ран. Год в бегах. Что еще?

— Нет, ничего. Ты голоден?

— Немного.

— Тогда сходи, возьми с плиты что хочешь. И, кстати, чашки прихвати.

— Две?

— Две.

А ночью, в дальней комнате, она ему сказала:

— Ну вот, я снова замужем, — и тихо засмеялась.

Потом, когда она заснула, Рыжий еще долго лежал с открытыми глазами, смотрел на черный закопченный потолок и думал. Вот наконец-то у него есть дом. Жена. И надежное, честное дело. А что еще нужно для счастья?!

И он действительно был счастлив. Раздобрел. Утром вставал, работал по хозяйству, ездил в соседнее селенье за продуктами, а вечером стоял у стойки. Пришла зима, и Океан штормил. Никто уже не выходил на промысел, и потому в трактире постоянно было оживленно. Пили репейную, чешуйную, двойную. Потом, разгорячась, звали хозяина играть. И он садился и выигрывал. У всех. Всегда. Меняли кубик, правила, кричали, чтобы он закрыл глаза, чтобы он сел к столу спиной — но ничего не помогало: он выигрывал. А почему это у него так получалось, Рыжий и сам не знал. Давно, еще в солдатской школе, он вдруг как-то заметил, что кубик, если сильно захотеть, всегда ложится так, как это ему надо. Потом, правда, у него очень сильно болела голова, и потому играл он редко, лишь только в случаях крайней нужды. Но все равно товарищи дразнили его шулером… Но все это теперь осталось там, в той, в его прежней дурной жизни, а здесь, в Голодной Бухте, ему было легко, он ничего не чувствовал и голова его всегда была ясна. И он метал — сгребал, метал — сгребал. Слава о нем пошла гулять по всему Побережью. К весне уже не проходило и недели, чтобы в трактир «Под якорем» не заезжал какой-нибудь самонадеянный гордец, желающий сыграть с хозяином. Хозяин никому не отказывал. И это шло на пользу: трактир расстроился, хозяйка покруглела. Сменили вывеску, на окнах повесили шторы, а на столах по два раза на день перестилали свежие, до хруста накрахмаленные скатерти. Утром, позавтракав, Рыжий просматривал отчеты, брал пробы из котлов, корил работников — всегда было, за что, — и выходил гулять. Дети бежали вслед за ним, кричали:

— Дядя! Дядя!

Он раздавал им сласти, и дети умолкали. Пройдя через поселок, Рыжий взбирался на скалу, садился на один и тот же камень, раскуривал красную коралловую трубку и смотрел на Океан. Дул сильный ветер — зимой так всегда — Океан штормил. Вода, одна соленая вода до горизонта. И дальше то же самое; пять, десять лет плыви — и ничего там не встретишь. Вот так-то вот: здесь — самый край земли, а дальше и вообще ничего нет. Тогда чего он здесь ждет? Что ищет? Месяц тому назад в поселке объявился незнакомец. Он все ходил, высматривал, выслушивал, потом целый вечер просидел в трактире, но не играл, а лишь смотрел, как другие играют, да криво ухмылялся… и в ту же ночь исчез. Все говорят, что это был фискал из Бурка, стряпчий стола налогов. Что ж, может быть оно так и есть… А если это приходила память? О чем-то очень важном. И недобром. Но вот только о чем эта память? О чем? И он сидел, смотрел на Океан и вспоминал — уже в который раз! — всю свою жизнь. Напрасно! Он жил, как многие: вначале было просто самое обычное деревенское детство, а после — за отцовские долги — он был продан в солдатскую школу, затем честно служил, затем ловко бежал… Нет, что-то все не так. Не стоит вспоминать, а то и без того… Вот и жена уже все чаще говорит: