Булыга Сергей - Ведьмино отродье

— Ложь! — крикнул Рыжий. — Ложь! Это не мы бежали от Судьбы, а вы!

— Мы, что ли?!

— Да!

— Ха-ха!

— Не смейся! Вы! Бежали из Леса, забились в птичьи гнезда, одичали!

— Так что же по…

— Молчи! Не смей! — Рыжий вскочил и закричал совсем уже без удержу: Да, вы хитрее нас, вас больше! Да, ваша огненная смерть приходит и сжигает нас! Но все равно вам нас не одолеть! С нами Луна! Свет от нее — только для нас, над Лесом, а вам ее никогда не увидеть! Вы… Вы…

— Что?! — и Лягаш вскочил. — Луна? Только для вас? А это что?! — и он кивнул на небо.

Рыжий, почувствовав недоброе, с опаской глянул вверх…

Р-ра! Р-ра! Луна, дарительница жизни, Луна, рожденная в Лесу только для Леса… теперь, как ни в чем не бывало, совершенно точно так же светила и над Равниной. Да что же это такое получается? Ведь говорили, что она живет только в Лесу, только для рыков, и только к ним, своим любимым избранникам, она и приходит на помощь… А что теперь? Чем теперь они, рыки, лучше южаков? И где тогда ее, Луны, Убежище? Почему бы ему не быть здесь, на Равнине? И если это так, тогда… Рыжий стоял возле костра, смотрел по сторонам… и ничего не чувствовал — ни боли, ни обиды. Да и действительно, какая уж тут боль, когда все умерло. Когда все вокруг ложь… Рыжий медленно лег на брюхо и зажмурился. Костер потрескивал. Лягаш молчал. А Рыжий…

Думал: вот и все. Все, что у него раньше было, умерло, ничего у него не осталось. Пять лет он жил в Лесу… Нет, даже не в Лесу, а так — тот мир, который был ему раньше известен, это даже не весь Лес, а только его маленький кусочек. Он же видел только свой поселок, охотничьи угодья племени, пограничный ручей… через который они иногда ходили набегом на соседей — на Корноухих или на Седых. А дальше, как он знал, были еще и другие какие-то племена и другие поселки. И все это был Лес. Лес — это угодья Луны. Да, и еще говорили, что где-то там, за краем Леса, есть Равнина, но это уже там, в далекой и безлунной дикой стороне, там, где живут враги. Враги — и все. И ты кивал, да, соглашался, там враги, но что тебе до этого, то есть до тех врагов, они же так немыслимо далеко!..

И вдруг все стало наоборот: вот она здесь, перед тобой, эта Равнина, теперь куда ни посмотри, куда ни побеги, везде только она и она. И над нею Луна — точно такая же, как и над Лесом. А вот где теперь сам он, этот Лес, того и не представить, так он теперь от него далеко. Так как же теперь быть?! Рыжий тяжело вздохнул и открыл глаза.

Лягаш, смотревший прямо на него, опять заговорил:

— Да, это верно: мир, в котором мы живем, очень велик. Но что в этом плохого? И что плохого в том, что твоя разлюбезная Луна светит везде, то есть не только над Лесом, но и над Равниной? И вообще над всей Землей, которая, кстати, неизмеримо больше и Леса и Равнины вместе взятых. И разве это унизительно — быть южаком? Вот твой отец… Да, твой родной отец! Ты слышишь меня, Рыжий?

Рыжий лежал, уткнувшись головою в лапы. Лягаш молчал, не торопил его с ответом. Дул слабый южный ветер. Чадил костер… Вдруг Рыжий сел, спросил:

— А мой отец… ты разве знал его?

Вместо того чтобы сразу ответить, Лягаш взял прут и стал шевелить им уголья в костре. Огонь, набравшись сил, взметнулся выше. Только тогда Лягаш отбросил прут и, посмотрев на Рыжего, сказал:

— А вот тебе еще одна история. Про Зоркого, про моего приятеля. Он жил… примерно там же, где и я. Но только я жил на Бугре, а он жил возле заставы. Мать его, Старая Гры, варила травы, знала заклинания. И то ли из-за этих самых трав, а то ли просто так, уж таким он уродился, не знаю, но уже к трем годам Зоркий был в такой силе, что мог запросто свалить любого. И сразу слава про него пошла. Может быть, это и не самая почетная слава, но все-таки пошла! А что еще?! Все хорошо! Князь как узнал про Зоркого, про его подвиги да молодечество, так сразу пригласил его к себе в дружину. И там, у князя, мы с ним и встретились. И вскоре подружились. Служили, воевали. Воевать — это, значит, ходить в набег. А князь — это у нас как у вас вожак. Нет, не совсем так. Князь — это вожак над вожаками. На Равнине много вожаков, еще больше, чем в Лесу, а наш князь всеми ими заправляет. Кто из вожаков ему перечит, с тем он сразу воюет. То есть отправляет на него в набег своих дружинников, по-вашему — догонщиков. Такой набег мы называем походом. А бывают походы и в Лес. И вот мы, я и Зоркий, и вся остальная наша дружина, воевали, ходили в походы. И как-то раз, после одного такого похода, когда мы уходили из Леса… Да, из Лесу, конечно, из вашего. Так вот тогда он мне вдруг и сказал: «А я останусь здесь». «Как? — удивился я. — Зачем?». — «Так, — сказал он. — Я так хочу. Построю здесь себе логово, женюсь, приму Лесной Закон. Ведь я похож на рыка, правда?». — «Ар-р! — сказал я. — Ходить на четырех, как свин, и жить в норе, как крот. Да ты в своем уме?». — «В своем, — ответил он. — Ум в голове, а не в стопах, и потому на двух ли я хожу, на четырех ли, уму это без разницы. Ведь ему главное, куда я на этих двух или на четырех собрался. И, может быть, ему еще главней, не куда, а к кому!». А я спросил: «А у тебя уже есть, к кому?». — «Да, — сказал он. — Уже есть. Я ей помог бежать из-под облавы». — «Где это было? — спросил я. — Как? И когда?» А он в ответ на это только засмеялся и головою замотал — мол, ни за что не скажу! Я тогда тоже засмеялся. Ведь тогда я подумал, что он шутит, ведь все это было сказано мне на пиру. Пир — это… Ну, ты знаешь, что такое пир. Пир, он везде одинаковый пир. А вот после пира… Да, сразу, той же самой ночью, мой лучший друг Зоркий исчез! И я тогда, стыдно теперь признаться… Да что там я — мы тогда все, вся наша дружина, так и не взяли его след. Так и ушли тогда ни с чем. После много было разговоров об этом, князь о Зорком кручинился. Ну а потом время прошло, князь про него забыл. И другие забыли. Но только не я! Мы же с ним были лучшими друзьями! Вот поэтому я с той поры каждый год все возвращался в ваш Лес, искал его там. И не находил. Правда, на этот раз, теперь…

И тут Лягаш вздохнул, и замолчал, и посмотрел на Рыжего, прищурился… а после наконец сказал:

— Правда, теперь искать его уже не надо; теперь я вижу, что он убит. Да, Рыжий, это я по твоим глазам ясно вижу — он точно убит. Ну а еще я вижу в них, в твоих глазах, что ты с нетерпением ждешь, чтобы я скорей заснул, чтобы костер погас и чтобы ты тогда…

Но тут Лягаш прищурился и замолчал… А после сказал так:

— А ведь ты прав; я действительно устал, я спать хочу!

После чего он широко, сладко зевнул, потом опять зевнул, потом опять, потом лег поудобнее, закрыл глаза…

И вон он уже, кажется, действительно заснул. Ночь. Тишина кругом. Костер почти погас. Лишь только свет Луны… Луна! Рыжий вскочил. Л-луна! Она и здесь такая же, как там, в его родном Лесу, она и здесь рождается, растет и умирает, и снова рождается. А он родился там, в Лесу, и уже умер там — для всех для них. А вот теперь он здесь, и он здесь уже не один, здесь с ними Луна. Луна рождается и здесь. Так, может быть, и он здесь родится? А что? Почему бы и нет? Вон сколько раз мать ему говорила: «Твой отец, сынок, был смелым, сильным воином. Они его убили подло, из засады. Но у тебя судьба будет счастливая, я знаю!». Да и действительно, на что это он теперь ропщет, чем это он так недоволен? Его изгнали, он был обречен, и где бы он уже сейчас был, когда бы не этот Лягаш? Да разорвали бы его, злосчастного нерыка, а кости изглодали бы и бросили под дуб. Вот то-то же! А так он жив, здоров, в тепле, над ним светит Луна, значит, она его не бросила, значит, она по-прежнему готова помогать ему. Тогда чего ему еще желать? Рыжий, одумайся! Ляг, успокойся и закрой глаза. Сон прибавляет сил и умерщвляет страх. Завтра проснешься, словно заново рожденный. Спи, Рыжий, спи…