Тереза Эджертон - Ожерелье королевы

Философ опять кашлянул.

— Ты сказал кое-что, хотя я не уверен, что правильно тебя расслышал, а может быть, не совсем верно понял. Ты сказал: «Мы и есть чародеи».

Люциус выплеснул из стакана остатки вина.

— Говоря «мы», я имею в виду все человечество. Попробуйте вспомнить все, что мы знаем о гоблинах. Возьмите любого олуха или толстопята: хрупкие кости, скверные сухожилия, холодная и сухая кожа, все это в целом очень легко воспламеняется. Стоит им коснуться пламени, они загораются, как бумага, они переносят соль только в очень маленьких количествах. Чуть больше — и они умирают в жестоких мучениях, и что-то в их крови заставляет ее закипать при соприкосновении с морской водой. А что рассказывают о чародеях? Вот именно, внешне они неотличимы от людей. Вполне возможно, что они были такие же гоблины, как мы с вами, и только с течением времени они обросли легендами.

Джарред играл с остатками пирога в своей тарелке.

— А ведь действительно, каждый новый рассказчик рассказывает истории по-своему.

— Подумай еще вот о чем: по рассказам, чародеи утратили способность думать о будущем больше чем на несколько дней или недель вперед, и именно способность людей представлять себе возможный ход дальнейших событий дала им преимущество перед гоблинами. Но насколько далеко и бесстрашно мы смотрим в будущее? На несколько месяцев? Или на несколько лет? Похоже, с каждым поколением мы становимся все более близоруки. Может, когда-то чародеи и не были людьми, но боюсь, что люди постепенно превращаются в чародеев.

— Но, — вставил, хмурясь, Френсис Перселл, — ведь еще есть Сокровища Гоблинов. Хрустальное Яйцо, с его тонким механизмом, при помощи которого Его Величество сдерживает вулканический огонь, таящийся под городом. Сфера Маунтфалькона, Большой Серебряный Неф, принадлежащий королю Риджксленда, который не позволяет морю разбить плотины и захлестнуть сотню миль плодородной земли, смыть десяток деревень и как минимум один большой город. И многие другие, не менее чудесные. Могли ли человеческие маги создать такие удивительные вещи?

— А почему бы и нет? — Люциус откинулся на спинку стула. — Откуда нам знать, на что были способны наши далекие предки? Мы знаем лишь то, что они позволили нам знать. Подумайте, сотня драгоценных механизмов, сотня маленьких королевств, княжеств и герцогств. Это случайное совпадение или так и было задумано? Что появилось раньше, королевство или Хрустальное Яйцо?

— На это вопрос я легко могу ответить. Магических приборов у гоблинов было значительно больше, больших и маленьких, но только Великие Сокровища уцелели после революции. Остальные были уничтожены либо потеряны, а может быть, и спрятаны, и за все эти годы никому не удалось их обнаружить.

— Так об этом я и говорю. Полторы тысячи лет, дорогой мой Френсис, и еще пять тысяч лет до этого. Все это было так давно — как мы можем надеяться узнать правду?

Этажом выше послышался скрежет, там что-то заскользило, затем раздался громкий вибрирующий звон — это бронзовый великан на часах пришел в движение, поднял свой молот и ударил в один из двенадцати колоколов. Пока затихал звук удара, лаборатория со всем ее содержимым продолжала тихонько дрожать.

Король Джарред усилием воли заставил себя вернуться к действительности.

— Я опаздываю на свой собственный бал. Как тебе не стыдно, Люк, задерживать нас здесь своими сумасбродными речами. — Он поднялся со стула, и остальные последовали его примеру.

— Вот досада! — отозвался Люциус. — Перис и брадобрей ждут меня в моей комнате вот уже полчаса! Они говорят, что большая часть вечера уходит на то, чтобы привести меня в пристойный вид, — и сегодня я почти не оставил им на это времени.

Глубоко поклонившись королю и вежливо кивнув философу, Люциус направился к двери. Король пошел было за ним, но Перселл протянул руку и слегка коснулся его черного бархатного рукава.

Вопросительно приподняв бровь, Джарред обернулся к нему.

— Да, Френсис?

— Это опасные идеи. Очень опасные. И откуда только господин Гилиан их берет?

Джарред пожал плечами.

— Полагаю, от вас, пусть и не напрямую. Это вы научили нас обоих ставить все под сомнение. Наверное, Люциус оказался лучшим учеником, чем вам казалось.

— Но что это за поездка, которую он собирается совершить, путешествие по всему континенту. И он ведь всерьез говорит о том, чтобы опубликовать свою книгу «Великая Всемирная История. Опровергая все». Одно заглавие чего стоит! Ничего хорошего из этого не выйдет.

Король дружески положил руку ему на плечо.

— У тебя доброе сердце, Френсис. Но, видишь ли, я не помню ни единого случая за всю его жизнь, чтобы Люк долго придерживался своих взглядов и намерений. Я больше чем уверен, что в конце концов больше всех он «опровергнет» самого себя.

— Но, путешествуя по миру, живя среди чужих людей, задавая так много неблагоразумных вопросов, он неизбежно по собственной неосторожности попадет в беду, как только покинет пределы Винтерскара и окажется вне вашей защиты. Я никак не могу отделаться от этого предчувствия.

— Дорогой мой друг, — сказал король, — но ведь именно поэтому я и подбиваю его ехать.

Философ был поражен.

— Чтобы подвергнуть его опасности? Но Ваше Величество не могут иметь в виду…

— Нет-нет, — успокаивающе ответил Джарред, — ничего подобного. Мне хотелось бы, чтобы Люк понял, сколько всего требуется от человека, чтобы проложить себе дорогу в жизни. Если вдуматься, решение моего отца растить нас вместе было ошибкой. Люка воспитывали как юного принца — но без причитающейся монарху ответственности. Моя дружба и мое расположение защищали его от всего на свете, и он мог поступать, как ему заблагорассудится, говорить, что взбредет в голову, устраивать вечный переполох своими сумасбродными теориями, и при этом ему никогда не приходилось отвечать за последствия. Мне кажется, он и не понимает, что последствия вообще могут быть.

Философ скорбно покачал головой.

— Не могу с вами спорить, но все-таки не понимаю…

Король начал ходить по комнате, беря в руки то одну, то другую вещицу, внимательно ее разглядывая, а потом нетерпеливо кладя на место.

— Люк всегда воображал себя Защитником Простого Человека, хотя он не лучше меня представляет себе, что чувствуют и о чем думают простые люди. Он не стал делать карьеры, даже той, что доступна благородному джентльмену, не стал ни дипломатом, ни военным, ни ученым. В результате он просто не знает, что это такое — быть вынужденным пойти на компромисс или сдерживать свои порывы. Он никогда не сдерживает свои порывы, разве что иногда, прислушиваясь к своему дорогому сердцу.

— Все это правда. Но, Ваше Величество, неужели это можно излечить в таком зрелом возрасте?