Сергей Малицкий - Печать льда

– Кости земли трутся, кости земли!.. – хихикал где-то сзади Хельд, но потом отстал и затих, и только мерный топот сапог продолжал раздаваться в сгущающейся за спиной темноте.

Наконец путь завершился. Послушник поднял над головой факел, и Рин увидел, что он в высоком зале. Его своды смыкались над головой на высоте десятка локтей. Посередине зала стоял темный и как будто липкий стол, по одной стене тянулись скамьи, вдоль другой громоздились высокие корзины, а у дальней темнели какие-то ямы. И все вокруг казалось воплощением ужаса. Послушник прошел вдоль стены и один за другим зажег еще несколько факелов, копоть от которых поползла в черную дыру в центре купола.

– Привяжите его к столу, – приказал послушник.

– Однако мы… – усомнился кто-то из стражников.

– Сейчас-сейчас, – раздался знакомый голос и вперед вышел толстяк с излеченным пальцем. – Думаю, что сын Рода Олфейна не будет сопротивляться доблестной страже Айсы.

– Разве доблести прилагаются к чинам? – напряженно проговорил Рин.

– Вряд ли, – оскалил зубы толстяк. – Так они из мамкиной груди не высасываются тоже! Ложись, Олфейн, на стол, а то ведь силу придется применить.

Силу применить пришлось. Рин сшиб с ног толстяка, второго стражника, попытавшегося помочь первому, но тут на Олфейна, отложив самострелы, навалились остальные, и вскоре он был притянут к столу крепкими ремнями за ноги, за руки и за пояс. Толстяк, ощупывая зубы, выругался и ударил Олфейна в скулу.

– Допрыгался, выродок!

– Странно, – процедил Рин. – Предавал Айсу ты, пропускал ночью через ворота убийц Борта и Грейна ты, а злишься на меня?

– Заткнись! – заорал толстяк, но его тут же оборвал голос Хельда.

– Не кричать. Не следует кричать.

Настоятель подошел к столу, и Рин увидел, что горло храмовника покрыто амулетами и какими-то шнурками.

– Не следует кричать, – почти ласково повторил Хельд. – Во-первых, никто не услышит – мы глубоко. Во-вторых, кричать в замкнутом помещении вредно, звуки возвращаются в голову и вызывают боль. В-третьих, время для крика еще не пришло. Что такого сотворил Рин Олфейн? Всего лишь совершил запрещенное колдовство. Что ему грозит? Самое страшное – несколько ударов розгами у пыточного столба. Да и то вряд ли его попечитель Гардик пойдет на это. Мы даже к столу его привязали затем лишь, чтобы он выслушал увещевания Храма, не пытаясь заткнуть уши. Не думаю, что наше разбирательство будет долгим. А вы, – Хельд повернулся к стражникам, – идите обратно. Через полсотни шагов будет небольшой зал, который мы миновали перед этим залом, там уже горят факелы, стоят столы и поблескивает в кувшинах отличное вино. Да и от тушеной баранины вряд ли кто из вас откажется. Думаю, что так веселее будет ожидать конца нашей беседы с Олфейном. Да, оставьте там на его долю пару кубков!

Стражники довольно загудели, зазвенели в узком проходе доспехами, а Хельд сокрушенно вздохнул.

– Что такое? – постарался улыбнуться Рин Олфейн. – Пытаешься подобрать подходящие слова?

– Нет, – качнул головой настоятель и поправил амулеты на горле. – Жду, когда ты будешь готов меня выслушать.

– Я готов, – постарался оставаться спокойным Рин.

– А я нет, – хихикнул настоятель и исчез на долгие часы.

Рин попробовал освободиться, но ремни были прочными. К тому же кто-то стоял у входа в зал – невидимый, но странно спокойный. Настоятель вернулся уже ночью, когда Олфейн почувствовал, что ужас начинает проникать в его сердце. С Хельдом был тот человек, что скрывался в темноте, наблюдая за пленником.

– Как ты, мальчик? – вздохнул храмовник.

– Я мог бы выслушать тебя и при дневном свете, – заметил Рин.

– Сейчас ночь, – отрезал Хельд.

– И не так глубоко, – добавил Рин.

– Здесь не холодно и не прохладно, – вздохнул настоятель и кивнул второму послушнику. – Начинай, брат.

– И сидя или даже стоя, – продолжил Рин, наблюдая, как высокий и худой скам распускает шнуровку серого балахона. Капюшон ее упал на плечи, и Олфейн с ужасом увидел изможденное лицо худого человека. Подбородок и щеки его покрывали запекшиеся раны, на лбу были вырезаны какие-то слова.

– Боль моя во славу твою! – прочитал Хельд. – Единому не нужны наши дары, ему нужен наш дух. А дух воспитывается отречением. Каждый подбирает отречение себе сам или ему советуют наставники. Вот я отдаю плоть свою железу, что давит на мои плечи и чресла. Мой брат вырывает вместе с кожей из лица поросль и наносит мудрости, изреченные нашими отцами на лоб свой.

– И какое же отречение ты посоветуешь мне? – хрипло спросил Рин. – И не кажется ли тебе, настоятель, что ваши забавы не к лицу Храму? Или мне следует позвать стражу?

– Позвать стражу? – удивился Хельд и словно прислушался к чему-то. – Попробуй. Но в терпкости вина терпкость яда оказалась не различима. Пепел твоих стражей уже давно высыпался из доспехов. Продолжай, брат.

Послушник подошел к Рину, посмотрел с сожалением ему в глаза и начал распускать шнуровку свитки.

– Ты сошел с ума! – задергался в путах Олфейн.

– Все зависит от положения ног, – продолжал Хельд. – Сделай шаг в сторону, сойди с ума, но объяви ту твердь, на которую ты встанешь, разумной и верной, и если в голосе твоем звучат сила и вера, всякий, кто остался на прошлой тверди, окажется сошедшим с ума. Разум следует за тем, кто способен повелевать им.

– Болтовня! – снова дернулся Рин, но послушник уже раскинул его свитку, распустил пополам рубаху и положил на грудь длинный и кривой нож.

– Оставь потуги свои, – прошептал Хельд и наклонился над пленником. – Выслушай меня, потому что, когда брат мой начнет обращать твое тело в куски плоти, уши твои будут забиты твоим собственным криком. Впрочем, мы еще можем договориться!

– О чем мы должны договариваться? – выкрикнул Рин.

– Об Айсе, – сказал Хельд. – Она меняется. Возможно, она оставит имя, но она меняется. Больше тысячи лет она служила вызовом и соблазном для всего мира, но вот край ее близок. Близок край ее неправедному богатству! Близок похоти и своеволию! Близок потоку мерзкого льда, который расползается окрест и позволяет творить магам и колдунам то, что дозволено лишь Единому. Уже завтра – нет, слава Единому! – уже сегодня войско Скамы возьмет город и уничтожит каждого, отравленного ароматом Гнили и запахом Погани!

– Не твои ли братья, Хельд, не так давно вещали, что Погань – дыхание Единого? – попытался рассмеяться Рин. – Ничего не скажу о Гнили, но, судя по запаху, без того Единого, что вы себе выдумали, и там не обошлось!

– Не святотатствуй! – кротко укорил Олфейна Хельд. – Не унижай смысл слова насмешкой над буквой его. Пастырь духовный лечит дух каждого из стада своего, так что тебе до инструмента целительства его, если дух излеченного будет здоров?