Дэниэл Абрахам - Тень среди лета

– Я хотел узнать вот что, Лиат. Говоришь ли ты на языках островов? Арраска или Ниппу?

– Нет, Вилсин-тя. Я знаю гальтский и немного – коянский…

– А восточноостровные?

Лиат изобразила раскаяние.

– Очень жаль, – произнес Вилсин-тя, однако тон его был мягок, а на лице, как ни странно, отразилось облегчение.

– По-моему, Амат-тя немного знает ниппуанский. Не то чтобы им часто пользовались в торговле, просто она очень образованный человек.

Вилсин опустился на скамеечку за низким столом и указал на подушку с другой стороны. Пока Лиат садилась, он налил ей чая.

– Сколько ты уже здесь числишься? Три года?

– Амат-тя приняла меня в ученицы четыре года назад. До того я жила с отцом в Чабури-Тане, работала с братьями…

– Четыре года? Не рано ли? Тебе ведь тогда едва исполнилось двенадцать?

Лиат почувствовала, как краснеет. Ей не хотелось, чтобы разговор коснулся родителей.

– Тринадцать, Вилсин-тя. И я уже могла выполнять кое-какую работу, вот и помогала. Посильно. Мы с братьями всегда старались помогать старшим.

Она в душе пожелала, чтобы старый гальт поскорее сменил тему. Что бы она ни рассказала о своей прежней жизни, это лишь ухудшит впечатление. Крошечная комнатушка у коптильни, что давала приют ей и трем братьям, тесный отцовский прилавок на рынке, где продавали мясо и сушеные фрукты. Разве с этого, как представлялось Лиат, должна была начинать распорядительница торгового дома? Ее желание сбылось: Марчат Вилсин кашлянул и подался вперед.

– Амат недавно уехала по моему личному поручению. Ее может не быть несколько недель. Нужно подготовиться к аудиенции у хая, и я хотел поручить это дело тебе.

Он произнес это спокойно и буднично, но Лиат стало жарко, словно она глотнула крепкого вина. Она отпила чая, чтобы придти в себя, поставила чашку и приняла позу, предваряющую признание.

– Вилсин-тя, Амат-тя никогда не брала меня на встречи при дворе. Я растеряюсь и…

– Все у тебя получится, – подбодрил Вилсин. – Речь идет о скорбном торге. Ничего сложного, но мне нужно, чтобы все прошло по этикету, если понимаешь, о чем я. Кто-то должен проследить за тем, чтобы заказчица была подобающе одета и понимала суть происходящего. Поскольку Амат в отлучке, я подумал, что ее ученица справится с этим заданием лучше всего.

Лиат опустила голову, чтобы унять головокружение. Аудиенция у хая, пусть самая короткая… подумать только! Лиат думала, что будет ждать ее долгие годы, если вообще дождется. Она приняла вопросительную позу, напрягая пальцы, чтобы не дрожали. Вилсин махнул рукой, разрешая высказаться.

– Есть и другие распорядители. Иные служат у вас гораздо дольше, чем я, знают, как надо вести себя при дворе…

– Они заняты. А это дело я собирался поручить Амат, до того, как ее вызвали. Я не хочу прерывать ничьи переговоры на середине. К тому же Амат сказала, что это тебе по силам, так что…

– Она так сказала?

– Конечно. Теперь слушай, что от тебя потребуется…

Дождь уже прошел, а ночная свеча прогорела до середины, когда пришел Хешай-кво. Маати, прикорнувший на кушетке, проснулся от грохота входной двери. Смаргивая обрывки снов, он поднялся и приветствовал учителя. Хешай хмыкнул в ответ и не сказал ни слова. Вместо этого поэт взял свечу, поднес к огоньку ночной и грузно прошелся по комнате, зажигая попутно каждую лампу и фонарь. Когда в доме стало светло, как утром, а воздух насытился запахом горячего воска, учитель вернул оплывшую свечу на подставку и выволок кресло на середину комнаты. Маати сел на кушетку, а Хешай, ворча себе под нос, опустился в кресло и принялся рассматривать ученика.

Маати сидел молча. Глаза у Хешая-кво походили на щелки, рот скривился в какой-то мертворожденной улыбке. Наконец учитель шумно вздохнул и принял виноватую позу.

– Я осел. Прости меня. Надо было давно сказать, но… в общем, сплоховал я. То, что случилось на церемонии – не твоя вина, а моя. Не терзайся.

– Хешай-кво, мне не следовало…

– А ты воспитанный парень. И хороший. Но не будем подслащать дерьмо. Я был дураком. Не подумал. Позволил этому скоту Бессемянному себя обвести вокруг пальца. Еще раз. А тут ты. Боги, ты, должно быть, решил, что я самый жалкий паяц, какому доводилось называться поэтом.

– Совсем нет, – честно ответил Маати. – Он… делает вам честь, Хешай-кво. Я в жизни не видел никого, подобного ему.

Хешай-кво безрадостно усмехнулся.

– А ты видал других андатов? – спросил он. – Назовешь хотя бы одного?

– Мне довелось присутствовать при пленении Тенистой Тины, которое провел Чоти Даусадар из Амнат-Тана. Однако я так и не увидел, как он использует ее силу.

– Что ж, еще посмотрим, как только возникнет нужда вырастить тину на видном месте. Даю-кво следовало не давать Чоти воли, пока тот не надумает вызвать что-то полезное. Даже от Опадающих Лепестков было больше толку. Боги правые. Тина!

Маати придал телу позу вежливого ученического согласия, как вдруг его осенило: Хешай-кво пьян!

– Наша слава иссякает, сынок. Великие поэты Империи ее засушили. Все, что нам остается – рыться среди самых мутных мыслей и образов, подбирать объедки, точно помойные псы. Мы уже не поэты, а книжные черви.

Маати начал изображать согласие, но замер в нерешительности. Хешай-кво поднял бровь и закончил позу, глядя на Маати, точно спрашивая: «Ты это имел в виду?» – после чего отмахнулся.

– Бессемянный был… был призван, чтобы помочь Сарайкету, – произнес учитель, понижая голос. – А я не продумал его, как следовало. Недостаточно продумал. Ты слышал о Мияни-кво и андате Три Как Одно? Я изучал эту историю примерно в твоем возрасте. Она запала мне в душу. А когда пришло время, когда дай-кво послал за мной и сказал, что мне нужно будет провести новое воплощение, а не принимать чужое, я воспользовался этим знанием. Она любила его, знаешь ли. Три Как Одно. Андат, полюбивший своего поэта. Об этом даже сложили легенду.

– Я видел спектакль.

– Правда? Теперь можешь забыть, то, что видел и слышал. Не то пойдешь по ложному следу. Я был слишком молод и глуп, и, боюсь, так и не поумнею. – Взгляд поэта сосредоточился на чем-то невидимом, нездешнем, минувшем. На миг лягушечьи губы тронула улыбка, потом он со вздохом моргнул и как будто очнулся. Глядя на Маати, поэт принял позу повеления.

– Погаси эти чертовы свечи! Я иду спать.

И Хешай-кво, не оглянувшись, встал и затопал по лестнице. Маати потушил все огни, зажженные Хешаем, погружая дом в полумрак. В голове у него роились полуоформленные вопросы. Над головой послышались шаги Хешая-кво, стук закрываемых ставней. Потом все стихло. Учитель лег в постель – скорее всего, заснул сразу. Маати задул последний огонек, кроме ночной свечи. Рядом раздался новый голос.