Сергей Никшич - Соседи

А водитель исправно прикатил за Головой и даже изобразил на своем кожаном от жизненных испытаний лице нечто отдаленно походящее на дружескую улыбку – получилась гримаса, которой можно было бы детей пугать, но Голова воспринял все так, как надо, и проворно уселся на заднем сиденье, чтобы подремать немного, пока за окном будут мелькать ночные тени, уснувший лес, залитый сиянием насмешницы луны, и фары проезжающих мимо автомобилей. Голова даже прилег на бок и не обратил внимания на то, что водитель, как только оказался в машине, напялил на себя цилиндр.

– Ты это, не спи! – попросил его водитель. – Давай поговорим.

– Так я с тобой еще и говорить должен! – оскорбленно вскричал Голова. – Мало я за день наговорился, ты, это, вези без разговоров и спать не мешай…

И Голова опять улегся на ароматное кожаное сиденье, надеясь на то, что он забудется и тогда всякая нечисть – угрюмый водитель, привидение Васьки и всякие прочие бесполезные обличности – не будут донимать его бесполезными разговорами и выклянчиванием справок. И так бы оно и произошло, и Голова мирно бы продремал всю дорогу, если бы не одно только обстоятельство: зловредный, а точнее, заколдованный цилиндр выпустил из себя струйку едкой пыли, от которой водитель расчихался, да так, что прогнал сладостный сон Головы, в котором он отправил надоедливого водителя в геенну огненную за то, что и во сне нет покоя, и поуютнее поджал коленки к животу, чтобы не выпасть из голубого колодца сна, но тут же с ужасом отдернул их от себя и принялся нервно себя ощупывать – живот исчез. Теплый, подушкообразный живот исчез. Исчез, словно его ампутировали. Голова глянул было в зеркало – из полутемной машины в него пялилась его багровая, как небо накануне ветреного дня, физиономия. «Мерещится, может быть», – подумал Голова и снова рухнул на кожаное сиденье, как срубленное дерево.

Водитель остался без собеседника, но тут цилиндр, который он теперь носил при исполнении служебных обязанностей, стал нашептывать ему какую-то гадость – Нарцисс сначала было встревожился, потому что подумал, что у него наконец от невыносимой жизни начались галлюцинации, но потом сообразил, что шепелявые звуки на каком-то неизвестном, но в то же время понятном языке доносятся из головного убора.

– Зарежь его! – еле внятно советовал цилиндр. – Чего ты с ним церемонишься. Ничего с ним не сделается. Посмотри, сколько сала нагулял!

Разумеется, цилиндр лгал – ему прекрасно было известно, что Голова внезапно отощал, но намеревался обвести Нарцисса вокруг пальца, чтобы подтолкнуть его на смертоубийство или, по крайней мере, на какую-нибудь мерзкую выходку.

– А то выброси его из машины, он тогда сразу храпеть перестанет, – нудно советовал цилиндр. – Ты-то работаешь, а он спит, словно обожравшийся кот, и сочувствия у него к тебе ни-ни. Разве это справедливо?

Нарцисс был за справедливость, но вот только, что хозяйке сказать? А если признаться ей в любви? И соврать, что Василий Петрович возвратился в лоно Гапки, то есть семьи? Неужели прогонит? Или все же попытаться?

Мрачный лес, который они проезжали, навевал на него самые недружеские мысли по отношению к Голове, который наивно спал, не подозревая, что над тонкой нитью его жизни занесен острый холодный кинжал, готовый в любой момент ее перерезать.

– Ты бы мне что-нибудь хорошее посоветовал, – тем временем стал Нарцисс просить цилиндр. – Например, где денег взять.

Мысль у Нарцисса была правильная, но он не на того нарвался – цилиндр дружил только с фраком, и того счастливца, который имел счастье ими обладать, они умели быстренько довести до гильотины или тому подобного устройства. Но с деньгами у них всегда было худо.

Просьба Нарцисса осталась без ответа, хотя цилиндр ее отлично расслышал – когда ему было нужно, он был немее рыбы.

А тем временем они проезжали весьма странную процессию – огромные крысы вышагивали на задних лапах в сторону Горенки. Пробираться через холодный лес или летать им, видать, было лень, и они понуро брели прямо по шоссе. Так что шлагбаум, построенный на лесной тропе, явно не мог их остановить.

– Эй, председатель! – позвал Голову Нарцисс. – Посмотри на дорогу.

Но Голова крепко спал, потому что был везунком и жизненные стрессы, хотя бы частично, проходили мимо него.

– Проснись ты! – продолжал приставать к нему водитель, но Голова, решив, что тому просто хочется поговорить, и не думал просыпаться.

А крыс тем временем становилось все больше, и если бы это были не крысы, а люди, то можно было даже подумать, что опять началось великое переселение народов. Но везунок, он и есть везунок, и Голова не увидел совершенно обнаглевших крыс, которые, вероятно, решили взять Горенку штурмом как свою исконную территорию, с тем чтобы пленить девушек и сожрать все съестное, пока им не надавали по шее и не вытолкали обратно в пгт УЗГ, где жрать, по причине всеобщей бестолковости и взаимной подозрительности, было совершенно нечего. Кроме того, соседи умели только превращаться в крыс, а свободное от этого занятия время проводили за карточной игрой в состоянии глубокого допинга, для которого использовали обжигающий внутренности, но зато прозрачный и, как им казалось, целебный напиток.

Но Голова безмятежно спал, а крысы безмолвно двигались к его родной Горенке, и вся эта фантасмагория закончилась тем, что Голова перелег с сиденья машина на диван в хоромах Галочки, а та в домашнем халатике принялась накрывать на стол и кормить его всякими вкусностями, и тот в который уже раз пожалел, что променял умницу Галочку на Гапкины выпуклости и вогнутости, за которые ему пришлось долгие годы расплачиваться ежедневной борьбой с ее женским веществом.

Дело в том, что слово «гормоны» Голова если и знал, то давно уже забыл и тот факт, что женщины разительно, к его радости, отличаются от мужчин, объяснял сам себе наличием у них некоего «женского вещества», которое, если в полном комплекте, то делает женщину женщиной, а если его недостает, то у несостоявшейся красавицы просматривается мужской череп, или плечи, или что-то еще в этом роде.

Во время ужина Галочка упорно пыталась его разговорить, обещала, что они поедут в отпуск в Египет и будут любоваться там пирамидами в лунном свете. А Голова не мог признаться своей возлюбленной, что предпочел бы любоваться хорошо ему знакомой корчмой, но не снаружи, а изнутри, но что после приключений со Светулей он даже не смеет туда и носа сунуть, потому как раскрепощающий воображение напиток может опять подвигнуть его на подвиги и тогда ему несдобровать. И покладисто согласился ехать в Египет, надеясь в глубине души, что тащиться туда ему на самом деле не придется. И улегся спать, надеясь на то, что Васька не найдет его у Галочки, но, как оказалось, ошибся, потому что тот уже поджидал его во сне и сразу же принялся нудить о том, что Василий Петрович просто обязан найти ему гнома, чтобы он опять мог воскреснуть, как Феникс, и прогуливаться по Горенке, задрав хвост трубой для уверенности в себе. «Хвост трубой – это как у тебя надувание щек, – пояснял Васька. – Но гнома ты мне обязательно найди. Я тебя отблагодарю». Васька, разумеется, лгал. Чувство благодарности было ему свойственно в той же степени, как и большинству гомо сапиенс, то есть в нулевой. Но если бы все люди отличались благодарностью, то тогда, представляешь читатель, как неинтересно стало бы жить в этой юдоли скорби, затерянной на периферии Вселенной, – все только и делали бы, что благодарили друг друга, исчезла бы борьба добра со злом (а не она ли является двигателем прогресса?) и успокоившиеся люди апатично пережевывали бы, как коровы, зелень травную, которую, если верить Библии, они получили в пищу от Творца. Впрочем, Василий Петрович и не думал приниматься за поиски гнома, во-первых, потому, что не любил таскать для кого-то каштаны из огня, во-вторых, потому, что принципиально не любил делать то, что не могло принести ему хоть какой-то выгоды или хотя бы удовольствия, а в-третьих, поиски гнома как занятие представлялись ему чем-то неприличным.