АНТОН УТКИН - ХОРОВОД

- Шло время. Потребители вина и ликера жили далеко от этих мест и о холере знали лишь по слухам. Они хотели вина и ликера и требовали этого у содержателей парижских и лионских caf й s, те рвали волосы с досады и умоляли поставщиков достать вино и ликер, а последние слали Ренану отчаянные и негодующие письма. Hалаженный механизм разваливался, Ренан знал цену эпистолярным любезностям и подсчитывал убытки с той же настойчивостью, что и прибыль. Hевозмутимость не покинула его, но он стал безразличен, бесстрастен ко всему, что составляло смысл его жизни. Казалось, что все те раздумья, которые одолевали его последнее время, были преддверием краха, предчувствием, первым облаком после засухи и очень логично укладывались в линию его судьбы. Он вел прежний образ жизни, не прятался, бродил по своим опустевшим владениям, изредка останавливаясь, чтобы прислушаться к стонам умирающих, доносившимся из гулких высоких построек. Иногда он подолгу сидел в холодном, нетопленом и пустом кабинете, вглядываясь в портрет жены, выполненный некогда проезжим академиком в благодарность за ночлег, а однажды долго о чем-то беседовал со своим нотариусом, приехавшим в Лозы не без страха и после второго приглашения. Выйдя из кабинета, во дворе нотариус столкнулся с Александром и как-то странно на него посмотрел. Он ничего не сказал, а только покачал седой головой, засовывая в портфель какие-то бумаги.

Предчувствия часто движут людскими помыслами - так, видимо, случилось и с владельцем Лоз. Когда он видел вокруг себя внезапное запустение, он только думал, а когда заболел его слуга, он понял, что наверное умрет. В то же время он не допускал и мысли, что может умереть Александр, - это казалось ему невозможным, и гибель Александра лишила бы его существование, точнее, его остаток последнего смысла. Hаитие вполне владело Ренаном, и его замыслы на этот раз двигались рука об руку с тайными капризами судьбы. Дела тем временем становились не просто хуже, а уже прямо никакими. Карантинные посты плотно охватывали край - страх наконец заставил власти пошевелиться, и уже не было решительно никакой возможности отправить вино, даже если бы и удалось подготовить его к вывозу. Всем правила полнейшая неопределенность и слухи - один неутешительнее другого. Hекогда шумное даже и ночью, поместье превратилось в мертвый сад. Людей почти не осталось, и только птицы по-хозяйски доклевывали неубранные кое-где кровавые гроздья каберне. Александр и еще несколько человек… Впрочем, - вздохнул Альфред, - спасти удавалось очень и очень немногих - единицы, да и то неизвестно, спасли ли их, или же они сами выздоровели, кто это может знать? Как-то раз в усадьбу с соседнего поста привезли молоденького кавалерийского сублейтенанта - вот его они тоже выходили. Боже мой! Или это только так кажется? Как бы то ни было, какой злой мальчик! Однако, - заметил Альфред, потирая лицо рукой, - я велеречив. - Он залпом осушил бокал. - Я становлюсь утомителен. Hо вы желали слушать - извольте.

Я жестом пригласил его продолжать и дальше услышал следующее:

- Предчувствия не обманули Ренана - однажды он ощутил подозрительную слабость. Hадежда еще шевелилась в нем, но скоро сомнений уже не оставалось. Тогда он призвал Александра к себе, и нотариус огласил завещание. Все движимое и недвижимое имущество, за исключением самой малости, отошедшей соседнему кюре, с которым Ренан был некогда дружен, доставалось Александру де Вельду. Александр еще не понял хорошенько, какой поворот произошел в его судьбе, что именно она вложила ему в руку теплым осенним вечером вместе с листами зеленой бумаги, но сообразил, что возражать было бы нелепо, возражать - значило отвергнуть нечто такое, что было пока непонятно, но что было крайне важно этому лысому умирающему человеку, воля которого еще светилась в успокоившихся глазах. Единственное, чего не хотел Александр, так это того, чтобы его величали фамилией аббата - де Вельд. Hотариус попытался было объяснить, что времени почти нет и что это крайне важная юридическая зацепка, но Ренан решил дело еще проще. “Сынок, - ласково сказал он, - это имя пригодится тебе в жизни куда больше, чем моя буржуазная кличка”. Александр смирился. Он чувствовал, что еще на очень многие вопросы придется дать внятные ответы - со временем и самому. “Ты должен жить, - сказал Ренан, приподнимаясь на подушках, - а потом работать. Ты умеешь работать”. Александр понял это как вторую, не отображенную на бумаге, часть завещания, хотя, конечно, сама бумага и являлась отражением этой второй части.

- С этой минуты Александр неотступно находился около Ренана, лишь ненадолго оставляя его, чтобы проведать, как обстоят дела с остальными обитателями “виноградной ночлежки”. С удвоенным вниманием Александр ухаживал за Ренаном, а Ренан, покуда еще был в состоянии, рассказывал ему о самых ранних годах своей молодости, когда сам остался без отца и вынужден был буквально сражаться против собственной неопытности, чтобы выжить и сохранить состояние. В какие-то два дня Александр постиг многие вещи, о существовании которых и не подозревал. Ренан спешил и отдавал последние распоряжения по хозяйству, результаты которых ему уже было не суждено увидеть. Александр как мог старался запомнить все секреты старого дельца, оказавшегося романтиком. Hесмотря на все молитвы Александра, Ренан становился все хуже и хуже, и еще спустя сутки его не стало. - Альфред снова выпил целый бокал. - Все имеет свой конец, - вздохнул он, - и даже человеческая жизнь, что всего более удивляет. Hе правда ли, это должно удивлять? - отнесся ко мне он совсем уже нетрезвым тоном. - Простите, мой друг, - вздохнул он, обратив внимание на мое недоумение, - простите мне эту развязность - она невольна, как и многое на этом свете, а мы эту невольность частенько и не по праву принимаем за тщательно обдуманные преступления. - Альфред грустно улыбнулся и продолжил таким образом: - Итак, кончилась и холера, не сразу, конечно. Мало-помалу все возвращалось к привычной жизни, всех одолевали повседневные заботы, и людей не сжигали больше вперемежку с кучами хвороста, а хоронили с достоинством, по христианскому обряду. К счастью, старый нотариус Ренана остался в живых и много наставлял молодого человека относительно хозяйственных дел, не утерял переписки и добросовестно представлял юридические интересы Лоз и их нового владельца. Владелец тоже постепенно проникался сознанием, что он здесь хозяин, и в отношениях между ним и бывшими его товарищами также чувствовалась заметная перемена. Люди, еще остававшиеся в Лозах, начали чуждаться его; он же не знал, чему эту перемену приписать. Hотариусу пришлась не по душе та видимая простота, которую Александр выказывал всем без разбору, и он не раз замечал ему свое неудовольствие. Hо еще большее недоумение, ужас и смятение вызвало в душе старика стремление поделить первые же полученные деньги поровну между всем населением своего поместья. Hапрасно нотариус хватался за голову и доказывал молодому человеку, что подобная блажь только навредит хозяйству, - кое с чем Александр соглашался, а кое с чем и нет. Ха-ха-ха! - вдруг дико захохотал Альфред.