Сергей Никшич - Соседки

– Это кто, Васенька? – робко спросила Галочка, радость которой от искренности Василия Петровича тут же рассеялась и уступила место тревожной, ранящей сердце ревности.

– Крыса, – ответил тот. – Так называемая соседка. Нечистая сила, одним словом. И если я до понедельника не очищу от них село, Акафей меня уволит. Навсегда. Но теперь у меня есть шанс – мне удалось договориться с Васькой.

И он что-то зашептал на ухо Галочке так, чтобы соседка не могла его услышать, и сколько та не высовывалась из норы, ей так и не удалось ничего подслушать. А Галочка с любопытством смотрела на золотоволосую девушку, которая до половины высунулась из норы.

– Может быть, тебе помощь нужна? – спросила у нее Галочка. – Если ты, как утверждает Василий Петрович, превращаешься в крысу, то, может быть, это болезнь?

– Это тебе помощь нужна, – отрезала соседка, но не так грубо, как всегда, и скрылась в норе.

Галочка и Василий Петрович уже собрались было уходить, как дверь из спальни неожиданно открылась и показалась заспанная Гапка. Она недоверчиво осмотрела Голову и его подругу и сделала для себя вывод, что угрозы они для нее не представляют. И молча закрыла за ними дверь, сама поражаясь своей кротости и ангельскому характеру. Но поражалась она только до тех пор, пока не увидела в норе задорную девичью рожицу, которая с таким же любопытством рассматривала Гапку, как Гапка ее.

– Брысь! – сказала Гапка. – Постылая! Ну как тебе не надоело по норам шастать? Хочешь – я сдам тебя на опыты в лабораторию? Заодно они тебя и вылечат…

Но в ответ Гапка услышала нечто такое, что заставило ее швырнуть в мерзкую крысу-оборотня домашней, такой теплой и удобной, тапочкой. И та попала прямо в хорошенькое личико, торчавшее из норы. И в ответ на эту выходку Гапка выслушала про себе целый поток крысиной клеветы, который мы не осмеливаемся цитировать тут, чтобы не шокировать нашего взыскательного читателя. Скажем только, что наименее злобным из эпитетов, которыми была награждена хозяйка дома, был «пожирательница чертовкиных трусов». Разумеется, Гапочкино настроение было подмочено на перспективу, да и любимый тапочек пропал, и она, пробормотав только, что «найдет на грызунов управу», отступила в спальню и забралась под толстое байковое одеяло, которое надежно, по крайней мере пока она спала, отделяло ее от холодного и злобного мира.

А Голова возвратился домой, галантно помог Галочке снять пальто и почти уже было снял и собственный плащ с теплой подстежкой, презентованный, разумеется, Галочкой, как вдруг увидел перед собой в трюмо не собственную, знакомую до боли физию, а что-то расплывчатое, как сырой блин, но только в зеленых и фиолетовых прожилках. И с крошечными холодными змеиными глазами посередине. «Братцы! Опять я вляпался!» – мысленно возопил Голова, поражаясь тому, как несправедлив к нему мир. Но тут предательский внутренний голос сообщил ему, что он видит перед собой то, что давно заслужил своим пропойством, потаскунством, – свою харю в образе смертного греха.

«Ты и в самом деле такой. Потому и соседи в селе завелись. Они чуют человеческую слабинку, как собака „собачью радость“, и селятся возле тех, кто им духовно близок. Ты и сам такой, как соседи. И соседки. Ничем не лучше», – нагнетал внутренний голос, но Голова прикрикнул на того и тот недовольно замолк.

А в зеркале снова возникла багровая обличность ее счастливого обладателя, и Галочка, как он надеялся, ничего не заметила. И он, почистив против своего обыкновения зубы, надел накрахмаленную, пахнущую чем-то вкусным пижаму и, в который раз проклиная себя за то, что женился на Гапке, залез под атласное одеяло, надеясь, что тут же заснет и отдохнет от измучивших его субъектов и обличностей.

Но надеялся он, понятное дело, зря. Ему снились соседки, которые затаскивали его в нору, обещая райские утехи. А потом стал сниться Васька, который долго и сбивчиво что-то объяснял ему про гномов, но что именно, понять никакой возможности не было. И он проснулся, измученный душой и телом.

Посмотрел на календарь. Четверг. И все хилые надежды зиждутся на почти неуловимом гноме, который и в лучшие времена – что ветер в поле. А сейчас, когда он нужен позарез… Одна надежда на то, что Васька не солгал и его можно будет взять в музее с поличным. Надо только купить клетку для морской свинки.

И прямо с утра, вместо присутственного места, Василий Петрович отправился на птичий рынок, поражаясь тому, что разница между ними невооруженным глазом не просматривается. Клетку он купил довольно быстро, не торгуясь. Продавец спросил, для кого она, и долго смеялся, когда Василий Петрович пояснил ему, что для гнома.

А у Нарцисса лицо с утра напоминало почему-то бульдожью морду: то ли потому, что тот плохо выспался, то ли по причине несносного характера.

– В музей вези! – приказал ему Голова.

– В какой? – ощерился тот. – У нас в Киеве этих музеев, сам знаешь…

– В Музейный переулок.

И «мерс» плавно понесся по улицам съежившегося от холода города в самый центр, на узенькую старинную улочку, от которой веяло чем-то давно забытым, патриархальным и добрым. Музей возвышался над ней серой глыбой – чужой и неприступной. Вход в него охраняли два огромных каменных льва, таких же мрачных, на первый взгляд, как и музей. Когда машина остановилась, Голова приказал водителю ждать, а сам, прихватив клетку, пошел в музей. К его огорчению, ему пришлось купить билет (Голова, как и все горенчане, не любил швырять деньги на ветер) и сдать в гардероб не только уже полюбившийся плащ, но и клетку. А ведь как без нее удержишь Мефодия? Но ничего не поделаешь, и Василий Петрович, чуть похрамывая от усталости, отправился на поиски гнома. Он старательно обошел все залы, но ничего похожего на гнома не обнаружил. Да и что может украсть гном в музее, в котором на стенах иконы и картины? Гномы ведь любят золото. И тут Голова кое-что припомнил. Васька рассказывал ему о сейфе в кабинете директора. Или в запасниках. Может быть, это там появится коварный Мефодий со своей бандой? И Голова направил свои стопы в администрацию музея, в которой обнаружил множество нервных дамочек, каждая из которых, как ему показалась, была жертвой искусства. Дамочки принялись на него орать изо всех сил и даже пригрозили милиционером.

– Не надо пугать меня моей родной милицией, – парировал Голова. – Мы хотим культпоход организовать. Для тружеников полей. Бот я и пришел договориться.

Крикливые дамочки успокоились и, снисходительно улыбаясь, стали объяснять Голове, что ему нужно обратиться к дежурной, которая сидит возле кассира. И посоветовали ему побыстрее покинуть служебное помещение, в которое посторонним вход воспрещен. И Голова прошел по пыльному коридорчику и хлопнул дверью, но на самом деле не ушел, а затаился в чулане. И из предусмотрительности выключил мобильный телефон, чтобы тот его не выдал. И стал ждать. И быстро понял, что поторопился, потому что было еще утро, а музей закрывался часов в шесть. И ждать ему придется целую вечность, а у него с собой нет ничего из еды. И питья. Но что самое ужасное, до него доносились голоса дамочек, которые говорили о высоких материях, как то: пошлых выставках в музеях-конкурентах, тупых посетителях, которым что ни показывай – в глазах пустота. И про то, как посетители из села смотрят в пол, когда оказываются перед «ню», а потом, втайне от жен, норовят посмотреть еще раз. И про то, что зарплата у музейных работников смехотворная и пора бы в очередной раз намекнуть об этом начальству. А затем дамочки принялись пить кофе с бутербродами и у Головы забурлил от голода живот, а разговоры искусствоведш становились к концу дня все раскрепощеннее. И Голова узнал много для себя нового. «Всегда говорил, что ходить в музеи полезно», – думал он.