Алла Дымовская - Шапка Мономаха

На подворье в этот ранний час было еще законное царство тишины. Спала дворня, дремали у ворот заскорузлые от холода стражники. Княжеские покои тем паче безмолвствовали, да и не скоро еще там пробудятся. Только из пекарни пробивались огни да бродили по двору цепные псы, гремя шейным железом. Один он, старый Ефрем, из милости проживавший который год в доме князей славных Гагариных, не спал в эту ночь, а лучше сказать, не ложился вовсе.

Теперь Ефрему совсем не хотелось тратить время на сон, и так от его жизни оставался лишь куцый хвостик дней, и чувствовал уж он приближение последнего для смертных ангела, собирающего с земли души человеческие. В каморке его было тепло и уютно пахло свежим деревом и воском, спасибо новой московитской моде – дома каменные содержать для параду, а жить в палатах, из бревен сложенных. Может, и не таких безопасных от огня, зато приятных для их обитателей.

Скоро случится уже круглых пять лет, если посчастливится вдруг дожить, как отошел старый Ефрем от дел. А подвизался ведь на должности почетной при митрополите Ионе, с самых первых дней, как того избрали на место изгнанного грека Исидора. Не по душе тогда князю великому Василию пришлась идущая со стороны дальней идея соединить в унии церковь православную с римской, и отгородился он от патриарха царьградского. Ефрему обидно было весьма за отставленного с позором Исидора, но чувства свои вынужденно держал при себе. На то и присутствует в земле этой их род из поколения в поколение, чтоб присматривать за великой тайной и сдержать данное некогда слово. Вот и Ефрему пришлось пойти на святотатственное дело, и страшно было теперь за посмертную судьбу собственной души. А только он, иудей, крестился в веру православную и, даже сказать страшно, черный клобук надел на главу. Для виду было сделано, но на деле исполнено. В сердце его жила вера отцов, а на теле его висел крест православный. Меж двух, нет – меж трех огней заперт оказался бедный Ефрем, Эфраим бен Елезар, но миссию свою из года в год исполнял исправно, не забывал о ней и готовился передать далее.

Только вот теперь передавать оказалось некому и, главное, незачем. Детей своих Ефрем не имел и по рангу монашескому иметь не мог, все тянул с поисками отрока достойного, да только злая судьба все решила за него.

Пала, пала держава великая! Рухнул колосс, опора мира, под мечом басурманским сгинул, и имени не осталось. Последний император, несчастный Константин, что из рода Палеологов, лишился своего трона, и навсегда. И город имени его отныне носит чужеродное и чудовищное прозвище Истамбул. И у Босфора белые скалы не узрят более царского шествия, и колокол Святой Софии не призовет народ греческий на служение вере своей. Пала звезда трех морей, пала Византия! Все пережила – и нечестивого императора Исавра Льва, и империю Латинскую, и Крестовые походы. И пала. Под косым, как месяц, сарацинским мечом, будь проклята рука султана Мехмеда, на святой трон посягнувшего!

И сторожить Ефрему стало нечего. И стар стал он сам. Хорошо, что князь Иван, из рода Гагариных, тех самых, что от Всеволода Большое Гнездо происходят, человек радушный и до поповской мудрости охочий, приютил его, старика. А для московитов конец империи Византийской как бы и стороной прошел. Удивительный все же народ. Драка их собственного князя, слепого Василия, прозванного Темным, с отступником и осквернителем Митькой Шемякой куда как выходила занимательней для умов, чем падение целого древнего царства, согласного к тому же в православной вере.

Знал старый Ефрем из рассказов собственного отца и о том, что первый хранитель тайны и он же ее создатель, прародитель Бен-Амин, некогда, в давно минувшие времена, пожалел очень сильно о содеянном. Но исправить ничего не мог и оставил своим потомкам наказ наблюдать и соблюдать Камень Змея, передавать дословно и без отступлений сокровенный список о нем и упредить соплеменников в случае грозящей опасности. Только не мог знать тот древний его предок, что однажды случился день, когда все иудеи в спешке великой бежали из этой земли, и вовсе не от проклятия Камня Змея. От восточной степной орды, хлынувшей вдруг в православные пределы и принесшей с собой великий хаос и огонь войны. И предупреждать стало некого.

Только один из рода их предка Бен-Амина, связанный словом, не бежал никуда, а последовал за шапкой далее на север, где правдами и неправдами затесался в свиту тогдашнего князя Новгородского, прозванного за победу славную Невским. В его сундуках казначейских и покоилась в те годы лихие Мономахова шапка, так ни разу и не возложенная ни на одну царскую главу.

И ездила та шапка вместе с княжескими коробами, а род Бен-Амина следом за ней. Где и щи лаптем хлебали, где и головы под топор подставляли, где и на костер случалось попадать за веру еретическую, где втираться обманом, а где и надевать на себя православный крест. И ждать. Ждать исполнения сроков, кои и освободят от данного некогда их предком слова. И все не было на троне Владимира, да и трона как такового не было. А звались князья великие, Московские, в лучшем случае стольничими императора. На шапку так никто посягнуть не решился. Вот и сын Василия Темного, Иван, все ходил, ходил кругами, но так и не исполнился отваги. Да все равно ведь нет и не было более ни одного Владимира, а одни лишь Дмитрии да Иваны, Юрии и Даниилы.

Русь к нынешнему времени и Киевской-то державой быть перестала, и орду степную переборола, и литовцев с Витовтом перемогла, а все стоит. И стоять ей, судя по всему, до следующего Владимира, а более поколебать ее ничто и не сможет, это Ефрем видел хорошо.

А угроза в Византию пришла с иной стороны. Не с Севера Русского вовсе. Не того опасался Комнин, не туда и отправил своего посла. Надо-то было на Восток мусульманский, куда и не чаяли и откуда саранча с зубами стальными налетела и пожрала в один миг. Плачь, великий Константинов град, плачь и скитайся, мир славный, византийский, по чужбине! Вот и Мануил, муж ученый, по прозвищу Хрисолор, тоже в бегах нынче пребывает. Говорят, нашел себе приют в стране франков, да и не все ли равно, в чьих теперь пределах слезами-то обливаться? И как пал Константинополь, так с той поры и ушла вся жизнь из сердца старого Ефрема. На что годы свои молодые положил, на что предал веру и отступился? А все даром прошло, потому как нет более Византии на берегах морских и нет более проку в древнем проклятии.

Силы в последние месяцы, с весны еще, как пришло страшное известие, совсем покинули Ефрема. Почти и не выходил он на двор даже, спал мало, а ел еще того меньше. Даже и князь Иван Гагарин пожалел его старческий недуг, к себе для умственных разговоров велел носить Ефрема на руках, посылал вино заморское из своих кладовых да лакомств, для которых зубов не потребно, клюквы и яблок моченых, меду и масла душистого из оливы.