Александр Зорич - Повесть о юном королевиче Зигфриде, варваре Конане, вещем драконе Фафнире и мудром карлике Альбрихе

– Бросай эти церемонии к едреной фене. Докланялся уже твой Фафнир, старое болтливое чучело… – глубоким, совершенно не карликовым голосом прервал Зигфрида Альбрих.

– Откуда вы знаете, что Фафнир докланялся?..

– От одного верблюда, – таинственно заявил Альбрих. – Подай мне лучше руку, чтобы я мог взобраться к тебе.

Зигфрид с готовностью подскочил к краю валуна и встал на четыре. Оказалось – этого недостаточно. Тогда он лег на камень и вытянул вниз руку. Карлик подпрыгнул. Не достал.

Лишь с третьей попытки белая длиннопалая ладонь Зигфрида повстречалась с морщинистой, волосистой лапкой Альбриха. Карлик гирей повис на руке королевича, обнаружив, кстати, немалый вес.

Втащить Альбриха на валун оказалось задачей непростой – Зигфрид, заморенный недоеданием, вспотел и запыхался. Тем более что лилипут нисколько не утруждал себя попытками поспособствовать. Мог же в принципе как-нибудь ловко оттолкнуться посохом от земли, подтянуться на правой руке или хоть воспользоваться пресловутой магической силой!

– Выходит, про Фафнира ты знаешь, – переводя дыхание, подытожил Зигфрид.

Королевич был в растерянности – он-то рассчитывал поразить Нифльзейского отшельника рассказом очевидца, даже пару удачных наблюдений заготовил. А так выходило, что ситуация вступает в следующую предсказанную покойником Фафниром стадию: «Если Альбрих не убьет тебя, можешь считать себя избранным…»

Зигфрид с тревогой воззрился на лилипута.

Оружия, за исключением щучьего посоха, при Альбрихе не было. Неужто голыми руками удавит? А может, пресловутой магической силой?..

– И про Фафнира я знаю. И про Конана, дуролома из Киммерии. И про то, что ты ветреный и тщеславный мальчишка, которому довелось омыться в драконьей крови, желаешь ловить стихии… Наверное, в этом она и проявляется – моя легендарная мудрость.

Ирония Альбриха подкупала, но и внушала опасения.

– Послушай, досточтимый Альбрих… Ты ведь, наверное, сейчас захочешь убить меня? – севшим голосом поинтересовался Зигфрид.

– Это еще зачем? – нахмурил брови Альбрих, сосредоточенно почесывая навершием посоха спину между лопаток.

– Чтобы понять, гожусь я или нет.

– Это я уже понял.

– И что? – От невозмутимости Альбриха Зигфриду делалось дурно. В ней королевич подозревал спутницу какого-то особенно бесчеловечного коварства.

– Как что? Выяснилось, что годишься.

– А как? Как это выяснилось? – не унимался Зигфрид.

– Посмотри-ка вон туда! – Альбрих указал посохом в сторону, где раньше ржавела, шелестя неопавшими листьями, дубрава. – Или хотя бы туда, – Альбрих указал вниз, на полянку, где только что чванился восково-зеленый брусничник.

Зигфрид проследовал взглядом за посохом Альбриха и едва не потерял дар речи.

Никакого брусничника больше не было. Никакой дубравы.

Он и карлик находились теперь вовсе не на берегу Нифльзее, но среди вод – видимо, того же Нифльзее.

Зигфрид присмотрелся. Берег мреял в мышастого цвета дымке на значительном удалении.

Оторопелый Зигфрид перевел взгляд себе под ноги.

Он больше не стоял на сером валуне с круглой плоской вершиной. Он стоял на круглом плоту, обшитом матово блестящей шкурой с широкими, воронкообразными порами. Кое-где на шкуре были рассыпаны буро-розовые бугорки, благодаря которым нога не скользила, даже когда плот заливало водой.

«Кожа линдвурма?» – подумал королевич.

– Она, – подтвердил Альбрих.

– Так это он и есть, круглый корабль? – оторопелым взглядом обводя плот, спросил Зигфрид.

– Да. И ты на нем. Если бы ты сел на другой камень, ты был бы уже мертв. Фафнир забыл предупредить тебя об этом. Как когда-то, давным-давно, он забыл сказать мне, что у девушки, которую я любил и искал много лет и к которой я по его совету направился, уже имеется муж и трое детей… Потому-то я и называю его старым болтливым чучелом! Но я отвлекся… Не будь ты избранным, то есть баловнем своей внутренней правды, блуждающие духи, с моего позволения морочившие тебя миловидными ландшафтами, сожрали бы тебя еще ночью.

– Но ведь сейчас только вечер!

– Вечер следующего дня, малыш. Ты взошел на хребет Рюдеберг вчера утром…

Зигфрид не выдерживал такого напора новостей. У него подгибались ноги. Он попросил разрешения сесть. Его переметная сума, расшитая кустистыми знаками победы, по-прежнему лежала на краю валуна… то есть, тьфу, плота. Монотонно плескали волны – сталисто-серые, с зеленым проблеском. Шуга, так называли в родных краях Зигфрида внутриводный лед, с тихим шорохом терлась о днище.

– А что, Нифльзее скоро замерзнет? Вот уже и шуга… – вскинулся Зигфрид. Ему очень хотелось поговорить о чем-нибудь, что не имеет никакого отношения к колдовству, духам, прорицаниям, а про обед он спросить постеснялся.

– Нифльзее никогда не замерзает. Я устроил так шестьдесят лет назад. Дух озера пошел мне в этом навстречу. Не то чтобы он такой сговорчивый – просто в кости мне лед проиграл. Когда вода не замерзает, мне гораздо безопасней.

– А что, ты живешь прямо здесь?

– Где это – здесь?

– Ну, здесь, на плоту?

– Скажешь тоже! – хмыкнул Альбрих и указал посохом на восток, где маячил островерхий остров. – Я живу там. А на обед у нас сегодня черничный кисель и пирог со свиными потрохами.

Прошло полтора года. Зигфрид сносил четыре пары сапог (две из четырех попросту стали ему малы), вытянулся и раздался в плечах. Его черные волосы доставали теперь до пояса.

В области магических умений королевич тоже подрос и был практически готов к переводу в продвинутую группу. Например, он совершенно искоренил в себе привычку рефлекторно смаргивать, каковая, по уверениям Альбриха, являлась основным препятствием к овладению «правильным зрением».

Он обзавелся талисманами. Не теми деревянными пластинками с вырезанными на них упряжками счастливых рун, какие можно взять за две лисьи шкурки или получить в подарок от расчувствовавшегося епископа. Но настоящими талисманами Ловца Стихий.

Талисманы были невзрачными, нерукотворными и, как правило, малохудожественными. Искать и находить их Альбрих учил Зигфрида несколько месяцев. Через полтора года у Зигфрида была целая коллекция.

Однажды Альбрих затеял восхождение на снежную вершину, что звалась Кошачьей Головой.

В окрестностях Кошачьего Носа Зигфриду стало дурно. Как выразился Альбрих – «захеровело». Королевича рвало. Кружилась голова. Ноги его стали ватными. Легкие работали как кузнечные мехи, но проку было мало – Зигфрид чувствовал, что задыхается. Зверски мерзло лицо, которое Зигфрид непредусмотрительно выбрил. Даже в варежках коченели руки.

Альбриху же было хоть бы хны – его выносливость и невозмутимость иногда вызывали восхищение Зигфрида, но чаще королевича раздражали. На Кошачьем Носу имело место второе.