Фаня Шифман - Отцы Ели Кислый Виноград. Первый лабиринт

Но в этот момент Тим взглянул на близнецов и как будто вычислил их ощущения. Он тут же постарался в присутствии Мезимотеса и Арпадофеля напустить на себя строгий вид: «Запомните, зайчики мои! О том, что мы тут говорили, никому ни единого слова! Поняли?» — «Поняли… Но не поняли, о чём вы говорили! Вся эта техника… ну её…» — заикаясь, пробормотал Гай. А Тим продолжал тем же строгим тоном: «Это оч-ч-чень важ-ж-ж-но! — и незаметно подмигнул Офелии, та в ответ понимающе усмехнулась. — Можете сколько угодно хвастать о том, что были приглашены на боссо-мангал. Но о наших задумках — никому ни слова. Даже слово фелиофон забудьте! От этого зависит наш успех!» Мезимотес улыбнулся и спокойно проговорил, обращаясь к Тиму: «Не волнуйся! Мальчики умные, они всё понимают.

Они будут молчать! Правда, ребятки?» Близнецы согласно и часто-часто закивали.

Тим улыбнулся близнецам и подмигнул, а потом тихонько прошептал Минею: «Хватит об этом, шеф. Мы сюда наших молодых друзей не для нотаций пригласили, а оказать им уважение!» Тот понимающе кивнул.

Боссо-мангал продолжался. Вскоре мальчики почувствовали, что пора покинуть шалаш и, пошатываясь, вышли и направились в сторону родителей. А за их спинами трое мужчин обменивались тревожными взглядами. Офелия, напротив, испытывала радостное возбуждение. Она поиграла кнопочками на своём репортёрском та-фоне, запихнула в ухо крохотный наушник и, жмурясь от удовольствия, прослушивала записанный материал, ритмично постукивая ногой по земле. Наконец, Тим решился нарушить молчание: «Простите, хаверим! Я уверен, что эти милые мальчики, которых я помню ещё во-от такусенькими, — и он не без труда согнулся к земле, показывая обеими ладонями, какусенькими он помнит близнецов, — никому ничего не скажут. К тому же, сочетание грозного предупреждающего взора нашего уважаемого адона Кобы (низкий поклон в его сторону) с достаточным количеством вкусного ликёра, а до этого коньячок… Не беспокойтесь!» Арпадофель стрельнул в Тима ослепительным лучом странного белесовато-гнойного оттенка, исторгнутым из чуть не вылезшего из орбиты левого глаза. Мезимотес сделал успокаивающий жест обеими руками: «Кобушка, всё в порядке! Тайна вкладов соблюдена! Мальчишки ничего не поняли, клянусь тебе!

А помощь нам оказать могут нешуточную! Правда, не в технических вопросах, в этом на них природа отлично отдохнула… после папеньки-гения. Ну, и занятия восточными единоборствами даром не проходят… Зато в их преданности нашему делу не изволь сомневаться!..»

Когда близнецы чуть заплетающимися ногами добрели до места, откуда гремели вихрящиеся звуковые пассажи, к ним подошли их приятели: «Эй, где вы были?» — «На боссо-мангале… Отстаньте!.. Наверно, немножко лишнего хватанули… Говорил я тебе, Гай, чтобы ты не пил столько, а ты всё наливал и наливал!» — напустился на брата Галь, а тот только слабо и глуповато улыбался, вспоминая некстати Офелию:

«Эх, хар-рашо-о!!!» Товарищи недоуменно на них поглядывали, кое-кто с откровенной завистью: «И за что это вам такая честь?» Братья нетвёрдой походкой направились к родителям и плюхнулись прямо на землю возле неубранного стола. Сестры ещё не было, daddy куда-то названивал по та-фону.

Мама всё ещё слушала свои кассеты, что-то напевая и ритмично взмахивая пухлой ручкой. Небо начало интенсивно лиловеть… Близнецы плюхнулись на землю, облокотились на ствол дерева, привалились друг к другу и задремали, с посвистом похрапывая. Их лица неестественно покраснели, на что Моти, закрыв свой та-фон, с удивлением обратил внимание. Он подошёл к Рути, легонько дотронулся до её плеча и указал на спящих мальчишек. Она кинула летучий взор на сыновей и снова погрузилась в звуки музыки, льющиеся прямо из наушников с совершенными заглушками. Моти понял, что он остался один на один со своим недоумением, и оставил жену в покое. Его гораздо больше беспокоило столь долгое отсутствие дочери. «И даже не позвонит! Это на Ширли не похоже!» — с досадой думал Моти.

Он снова посмотрел на храпящих сыновей, и в памяти почему-то всплыло…

Это произошло до начала их с Бенци совместной работы над проектом, через пару месяцев после начала учёбы мальчиков в гимназии Галили.

Незадолго до окончания рабочего дня у Моти на столе пронзительно заверещал телефон — звонили из полиции. Ему сообщили, что группа гимназистов, в том числе и его сыновья, оказались замешанными в драке, переросшей в побоище, возле меирийского йешиват-тихона hилель. Сейчас все они, вместе с избитыми учащимися йешивы, сидят в отделении полиции. Спросили, не поможет ли он найти Бенциона Дорона, работающего там же в «Лулиании», отца сильнее всех избитого йешиботника.

Моти сказал, что сейчас они приедут вместе.

Моти часто с неловким и неприятным чувством вспоминал, чего ему стоило подойти к Бенци, вызвать его в коридор, попросить не волноваться и, заикаясь, выдавить то, что он только что услышал… Вот и сейчас, оглянувшись в сторону правого склона Лужайки, где веселились дети Бенци и их друзья, Моти опустил голову… …Пока они ехали в полицию на машине Моти, Бенци, сидя рядом с ним, хмуро молчал, отвернувшись к окну.

В полиции Моти впервые увидел первенца Бенци. Но, Б-же! — в каком он был виде!

Ничего общего с красивым застенчивым парнишкой, фото которого Бенци ему показывал (Моти знал, как Бенци любит своего первенца и гордится им)! А сейчас!..

Белая рубашка порвана и залита кровью, из повисшего жутковатой лепёшкой носа (неужели сломанного?!) — падают на брюки сгустки крови, лицо покрыто вздувшимися бурыми синяками, щёлочки обычно выразительных темно-карих глаз едва приоткрыты… Лица его близнецов, Галя и Гая, как и их приятелей, чуть-чуть поцарапаны… Впрочем, сейчас уже Моти решительно не помнит ни лиц других ребят, гимназистов и их ровесников-йешиботников, которые оказались тогда в полиции, ни лиц их родителей, ни полицейских, которые крутились тут же — всё это осталось в памяти серым пятном. Да, почему-то то и дело всплывает перед глазами лицо раввина йешивы, его чёрная кипа, темно-каштановая борода и усы, да ещё пронзительные карие глаза под кустистыми бровями. Он даже не заметил, когда Тим замаячил позади близнецов туманной улыбчивой глыбой. Отчётливо в памяти осталось непроницаемое лицо офицера, что-то с важным видом отстукивающего на клавиатуре стоящего перед ним компьютера и время от времени кидающего взоры то на Галя и Гая, то — как бы поверх головы избитого сына Бенци.

В памяти всплыло расстроенное и встревоженное лицо Бенци, его огромные глаза, направленные на разбитое лицо еле сидящего на жёсткой скамейке, бессильно привалившись к стене, сына — и лица Галя и Гая: вид вызывающе-виноватый, такого выражения лиц у своих мальчиков Моти никогда ранее не видел. Они и вели себя вызывающе, петушились, всё время талдычили о каких-то камнях, «которыми их забрасывали досы»… Офицер на это вяло возражал, что самих камней на месте происшествия не нашли, да и свидетели, проживающие по соседству с йешивой, сообщившие о драке в полицию, не подтверждают камнезакидательскую версию гимназистов. К тому же достаточно сравнить лица гимназистов — и лица йешиботников: одно это говорило само за себя. «Ну, не забрасывали, так всё равно хотели забросать: у них же так принято!» — ломким голосом выкрикнул Галь, и все гимназисты согласно закивали и нестройно загомонили. У Моти до сих пор то и дело звенят в ушах их нестройные петушиные фальцеты, которыми они выкрикивали в своё оправдание смехотворные доказательства, что йешиботники просто не успели в них кинуть камни, потому-то их и не оказалось.