Фаня Шифман - Отцы Ели Кислый Виноград. Первый лабиринт

Моти со стыдом вспоминал, что им с Бенци не позволили подойти к сыновьям, так же, как и другим пришедшим родителям. «Сначала заплатите штраф за хулиганское поведение ваших сыновей! — важно и безапелляционно заявил офицер полиции. — До этого — никаких контактов с задержанными!.. Вы уж извините…» Моти смутно помнил, как Тим незаметно подошёл к офицеру, как к своему старому знакомому, вальяжно склонился над ним и что-то долго шептал на ухо. Гимназисты снова загомонили, споря с офицером полиции. И тут вмешался Тим. Мягко улыбаясь, он обратился к офицеру, поглядывая на гимназистов: «Адони, позвольте мне. Этих мальчиков, — он указал на Галя и Гая, — сыновей моего друга и коллеги Моти Блоха, я знаю с детства. Поверьте мне, это добрые и кристально чистые мальчики. Раз они говорят, что им пришлось превентивно ответить на явную готовность йешиботников закидать их камнями, стало быть, так оно и было! Страшно подумать, до чего бы дошло, если бы эти овечки в кипах и с пейсами не только подняли бы свои камни, но и добросили! Это счастье, что гимназисты смогли это предотвратить! — патетически воскликнул Тим. — Жители квартала рядом с йешивой вполне могли перепутать. Ведь та-акую пыль подняли!.. К тому же, их руководство йешивы могло и подкупить… А может, и подкупать их не надо — своих как никак защищают, а врать ради этого… у жителей Меирии… э-э-э… как бы в крови… — задумчиво и проникновенно проговорил Тим тихим голосом, обаятельно улыбаясь. — Такое уже не раз бывало!» — «Но, прости, Тим, йешиботники пострадали гораздо больше…» — чуть слышно возразил офицер. — «А из чего это следует? — тем же тихим и ласковым голосом прошелестел Тим. — Разве гимназисты не получили моральную травму, когда их оскорбляли, прогоняли оттуда?!.. Это отнюдь не пустяк! Они просто спокойно гуляли, развлекаясь на свой лад, слушая любимого артиста… Никто не может запретить! А что до того, что те больше пострадали так сказать физически, то… — голос Тима почти сошёл на нет. — Вот так и сказалось преимущество изучения восточных единоборств перед корпеньем над ихней Торой!» Тим продолжал мягко улыбаться обаятельной улыбкой, поглядывая то на полицейского, то на Моти, то на близнецов. На остальных присутствующих он старался не смотреть.

Моти перевёл взгляд на сына Бенци: видно было, что мальчик еле сидит, сгустки крови то и дело падают из носа на рубашку. Бенци, глянув на Тима, тут же повернулся к офицеру и сказал: «Ладно, какова сумма штрафа? Я на всё согласен, только допустите меня, наконец, к моему сыну — ему нужно к врачу…» Ноам посмотрел на отца мутными глазами; он явно хотел что-то сказать, распухшие губы чуть приоткрылись, но он только слегка мотнул головой, протестуя. Один из его избитых, но не так сильно, товарищей запёкшимися, разбитыми губами промычал: «Адони, не унижайтесь! Не с вас они должны штраф брать! Эти первые начали… занятия нам сорвали!.. И бить Ноама тоже… первые… ногами по голове!..» — слова давались мальчику с усилием. Моти уже не помнит, кто и что там говорил, не помнит всех доводов Тима. В памяти вдруг вспыхнуло обычно спокойное, а сейчас слегка порозовевшее от гнева лицо раввина йешивы, пытавшегося защитить своих учащихся, которые, по его словам, вступили в драку только после того, как на их товарища Ноама Дорона безо всяких оснований напали гимназисты, братья-близнецы, и принялись зверски избивать его ногами. При этих словах раввина Моти ошеломлённо посмотрел раввину в глаза, искоса глянул на Бенци, потом на своих сыновей, покраснел и отвернулся, крепко закусив губу. (Сейчас, вспомнив этот момент, Моти снова покраснел и закусил губу.) Вот тогда, свидетельствовал раввин, и началась драка, в которой на равных участвовали обе стороны. Но не Ноам Дорон: его, оглушённого, кто-то зачем-то поставил на ноги, и он стоял, пошатываясь, держась за забор йешивы, несколько мальчиков окружили его, крепко поддерживали, стараясь с одной стороны, не дать ему упасть, с другой стороны — больше к нему никого не подпускать. Но камней, это уважаемый раввин утверждает со всей ответственностью, не было и в помине, это уже поздняя выдумка хулиганов, специально пришедших из Эрании-Далет в Меирию под окна йешивы, чтобы побезобразничать.

В мозгу снова и снова острыми царапающими камнями перекатывались слова Тима, сказанные тихим, звенящим голосом: «Да вы посмотрите, адони, на этого, что сидит тут, развалясь! У него же на лице отпетый хулиган написан! Прикажите ему сесть, как полагается, перед представителем власти! А ну! кому сказано!» Но офицер только добродушно усмехнулся: «Да, ладно, Тим, пусть сидит, как хочет. Раненый же, как никак, сидит еле-еле, а уж стоять-то вряд ли сможет! Дорон, вы, кажется, штраф заплатить собирались?» — «Адони… не надо…» — «Молодые люди, вы же хотите, чтобы я его домой отпустил?.. Вон, папа хочет его к доктору отвезти…

Ну, и помолчите. Потому что если штраф не будет уплачен, то мне придётся вас всех отправить в тюремную камеру!» — «Но за что? Он же не дрался, но сильней всех пострадал! Ему к врачу нужно!» — «А нам некогда разбираться. Была драка, и вот её участники. Или родители платят штраф, или детки-хулиганы идут в тюрьму — до окончания следствия!» — «Но это же дети!!!» Моти пытался остановить Тима, изумлённо воскликнув: «Тимми! Ты что?! Ведь Бенци наш коллега! В армии мы разве не вместе служили? Его сын тут избитый еле сидит, а ты… Как ты можешь?!» — «Мотеле, если ты не можешь защитить своих сыновей от нападок этих… позволь мне этим заняться! — тихим голосом прошелестел Тим, подойдя к Моти вплотную, и, приобняв его за плечи, отвёл в сторону. — Ты что, дурачок, хочешь за них обоих большой штраф заплатить? Их подвиги очень больших денег могут стоить, пойми! Денег тебе не жалко? Да ты что, забыл, кто твои дети, которых ты обязан защищать? Отец называется! — презрительно протянул Тим и тут же прошипел: — Молчи и ничего не говори… Я всё, что надо, сделаю, выполню уж, так и быть, твой отцовский долг… В конце концов, я тебе, от имени нашего босса… э-э-э… приказываю…» Моти обмяк и, оторопев, молчал, не смея взглянуть на Бенци и на раввина из йешивы. Он отвернулся и уставился в стену, стараясь ни на кого не смотреть. В тесной казённой комнатке полицейского участка Бенци ни разу не посмотрел на Моти, от стыда готового сквозь землю провалиться.

…Когда Моти привёз домой вызволенных (не без помощи Тима — даже без штрафа!) из полиции сыновей, встревоженная Рути встретила их у калитки: «Мотеле, что случилось? Что с нашими мальчиками? Мне Туми звонил, сначала я не поняла… Он что-то говорил, что наших мальчиков хотели обвинить в чём-то ужасном… Что их чуть камнями не закидали… Он говорил, что он не допустил, чтобы наших мальчиков в чём бы то ни было обвинили, потому что они априори пострадавшие… я не поняла, от чего они пострадали…» — «С нашими мальчиками ничего!.. Другие пострадали — от их глупости, непонятной жестокости и хулиганства… — от гнева и стыда Моти едва мог процедить это сквозь зубы. Его лицо было неестественно серым, таким Рути его никогда не видела. — Учинили безобразие в Меирии, возле йешивы hилель с дискменами и с записями Виви Гуффи… Какого-то чёрта их туда понесло, в Эрании им негде развернуться! На всю улицу завели его хулиганские песенки… А потом — это побоище… Вот меня и вызывали в полицию!.. А как они избили — ногами! — сына Бенци! Приёмы каратэ на нём отрабатывали… Бедный мальчик!