Вера Камша - Несравненное право

Когда отзвучал последний аккорд, замерла и Криза, безвольно опустив руки, и наступила невероятная тишина. Все смотрели только на нее, а вот я, я успела заметить два взгляда — восхищенный, горящий взгляд Уррика и отрешенный Романа, Рамиэрля, ставшего в этот миг страшно, пугающе похожим на Астени, которого я, не успев полюбить, не забыла и не забуду никогда…

— Не знаю, Шани… — император совсем не царственно примостился на подоконнике, оглядывая золотистый город с рвущимися в небо шпилями и куполами, — наверное, для кого-то это предел мечтаний, а для меня пожизненное заключение.

— Но ты мог отказаться…

— Сам знаешь, что не мог.

— Люди делятся на две категории, — вмешался Жан-Флорентин, — те, которых заставляют что-то делать другие, и те, которые заставляют себя сами. Император, — жаб с видимым удовольствием произнес титул своего друга, — принадлежит к тем, кто сам решает, что, сколько и кому должен…

— Слышал? — невесело рассмеялся Рене. — Он прав, я себя приговорил к этой короне, к городу, из которого не видно моря, к людям, в сравнении с которыми даже покойный Годой покажется находкой. Он хотя бы был настоящим врагом, а эти… клопы в постели. Таяна, Тарска, Эланд, с этим я еще смирился, но Арция… Правильно сделал мой предок, когда удрал отсюда.

— Ты можешь перенести столицу в Идакону…

— Могу, наверное, — Рене привычно отбросил со лба прядь волос, — но мне жаль Эланд, куда ринется вся эта свора, а потом, стоит мне уехать из Мунта, клопы попробуют стать скорпионами… Нет, раз уж я впрягся, придется везти до конца.

— Феликс поможет, и я, конечно…

— Ладно уж, монсигнор герцог, — Аррой еще раз улыбнулся, на этот раз удивительно светло и открыто, отчего его лицо стало совсем молодым и необыкновенно привлекательным, — когда мне будет невмоготу, я буду удирать в Таяну заниматься с тобой государственными делами… А вот что до Феликса, — лицо адмирала посерьезнело, — мне не нравится, что мы стали врать во славу Церкви, да и коронация эта… И больше всего меня бесит, что, по сути, я плачу им за помощь с Ольвией…

— Но…

— Они прекрасно знают, что я не возьму больше, чем смогу отдать. Я не мог потерять Герику, не мог мучить ее всеми этими сплетнями, пересудами. И я не мог бросить все и увезти ее за море, как мне хотелось больше всего на свете. Я должен оставаться здесь, потому что многое только начинается… А Максимилиан нашел выход, я в него вцепился, а в итоге император теперь по уши в долгу у Архипастыря… Пришлось врать насчет помощи святого Эрасти и Вестников…

— Ты защищал Герику.

— И защитил, Проклятый меня побери! Теперь ее никто не посмеет назвать ведьмой…

— Она больше ничего не может?

— Похоже, да, — Рене повертел обручальное кольцо на пальце, — и мы об этом не жалеем… Конечно, некоторые эльфийские штучки у нее получаются, — он неожиданно хитро взглянул на Шандера, — да и у меня тоже! Но она больше не Эстель Оскора.

— Что же теперь будет?

— Политика, Шани, — вздохнул Аррой, — политика. Сколько раз бывало, что кто-то выигрывал войну и напрочь проигрывал мир. Нужно договориться с атэвами, нужно так повести себя с гоблинами, чтобы никому и в голову не пришло потом, что с ними можно воевать. Да и Арция — одно слово, что империя, а один край другой сожрать готов. Ну и ройгианцы, разумеется, со своей магией никуда не делись, рано или поздно вылезут. Прошлый раз они умудрились уничтожить неугодного им Архипастыря даже без магии…

— Знаешь, я думаю, мне с «Серебряными» пока лучше остаться здесь!

— Нет, Шани, — голос Рене звучал устало, видимо, они не раз спорили по этому поводу и уже высказали друг другу все, что могли, хоть и остались каждый при своем, — ты Великий Герцог Таянский, и ты должен сделать так, чтобы Таяна и Тарска не стали придатком к Империи и Церкви, а в любой момент смогли отгородиться от них и, если нужно, вызвать подмогу…

— Из Эланда?

— Из Эланда и… из Корбута.

— Чего ты боишься? — прямо спросил герцог Гардани.

— Не знаю! Потому и боюсь. Люди склонны забывать и путать, а империя слишком велика, чтобы долго прожить… Если же Церковь вообразит, что она может вертеть императором… Мы сделали страшную ошибку, когда скрыли, чем и как именно нам помогли эльфы и Ушедшие. Представляю, что об этом будут говорить через сто лет, когда ни тебя, ни меня не будет, а Церковь останется… Ну да ладно, сам не знаю, что со мной такое, — никогда не думал о возможных несчастьях, а теперь из головы не идут… Старость, наверное…

— Скорее бремя власти. Так ты действительно не хочешь, чтобы я остался?

— Очень хочу, но ты ДОЛЖЕН ехать, и как можно скорее. За Эланд я не боюсь, Тарска — отрезанный ломоть, да и гоблины с нее глаз не спустят, а вот Таяну Максимилиан попробует перевернуть по-своему… Ты обдумал мое предложение?

— Да, — Шандер вздохнул, — я согласен, хотя Белка — единственное, что у меня есть… И, — Гардани гордо вскинул голову, — поэтому я согласен ее оставить. Не хочу превращаться в сумасшедшего отца, ненавидящего всех, кто может увести его дочь. Она должна быть свободна, и незачем ей видеть… видеть то, к чему может привести любовь.

— Шандер!

— Прости… Я рад за вас с Герикой. Честное слово рад. И за Кризу с Урриком тоже, но я все еще живой, и иногда это очень больно. Не отвечай ничего.

— Не отвечаю. Тебе налить?

— Налей…

— Царки или вина?

— Царки.

— Правильно, это куда лучше. Твое здоровье, Шани. Я очень хочу, чтобы у тебя все было хорошо, и отчего-то я уверен, что так и будет. А вот теперь ты не отвечай.

— Не отвечаю, — Шани улыбнулся и приподнял стопку. — Ты обещаешь, что последнее слово останется за Белкой? Если она и Ри… Если она выберет кого-то другого.

— Будет, как захочет она. Неужели ты думаешь, что твою дочку можно заставить сделать то, что она не хочет? И потом, я еще не забыл Ольвию. Белка моя гостья, по крайней мере пока Высокий Замок не перевернут до последнего камня. Проклятый знает, какая дрянь могла там остаться, а твоя дочь слишком лакомый кусок для этой бледной погани. Может, попросишь Ланку рассказать тебе поподробнее, что там у них творилось?

— Кстати, Рене, — Шандер слегка смутился, — Ланка хотела бы поговорить с тобой наедине.

— О чем?

— Бедная девочка, — вздохнул Шандер, — бедная, потому, что ты не понимаешь…

— Ты хочешь сказать, что она до сих пор?!

— Да, и даже сильнее, чем раньше…

— Тогда я не буду с ней разговаривать. Обижать я ее не хочу, а помочь ей не в моих силах.

— Ты сам себе противоречишь, мой друг, — опять вмешался жаб, — философия учит, что чем раньше покончишь с неприятным разговором, тем меньше он будет иметь печальных последствий. Или, — Жан-Флорентин переполз по рукаву с браслета на плечо своему патрону, — доверь свои мысли бумаге, а я готов тебе помочь…