Вера Камша - Несравненное право

— Так и будет! Спасибо тебе! — Рене уже стоял рядом. — Хотя убивать ее вряд ли стоило, старая ведьма совсем рехнулась!

— Она не была безумна, — Максимилиан не замедлил сказать свое веское слово, — то, что она делала, совершенно очевидно являлось Запретной магией, причем направленной на то, чтобы нанести смертельный вред. По закону это преступление, карающееся смертью. Да, эта девушка поспешила, но лишь потому, что сочла необходимым остановить смертельно опасное колдовство. Именем Церкви нашей Единой и Единственной я, ее смиренный слуга, свидетельствую и утверждаю, что именуемая Кризой невиновна и поступок ее угоден Творцу нашему!

На сей раз выступление клирика было встречено восторженным ревом. «Вот так и завоевывают сердца и души», — подумал Рене и столкнулся взглядом с Герикой.

Тарскийка слышала все слова, произносимые Зенобией. Видимо, странный и опасный дар действительно покинул ее, так как волна Силы, которая смела бы с лица земли мерзкую старуху, не поднялась. Просто сердце женщины сжала ледяная чудовищная лапа, а ноги словно бы приросли к земле. К действительности ее вернули слова, которыми вполголоса обменялись Клэр и Эмзар.

— Мне это не нравится, — голос владыки Лебедей был тревожен, — не могу понять, в чем дело, но что-то произошло…

— Я почувствовал, — Клэр выглядел до предела озабоченным, — их надо остановить…

— Поздно, — прошептал Эмзар, — они все равно уйдут, они должны уйти… Это та судьба, против которой нельзя бороться, именно потому, что ее можно победить. А затем… Затем наступит конец всему…

Дальше Герика не слушала. Сжав зубы, она стремительно пробивалась к Рене, и люди с готовностью расступались перед ней. Император стоял рядом с гоблинами, рядом маячил Максимилиан, из-за плеча Арроя сверкнули синие очи Романа, но дочери Годоя не было никакого дела до того, слышит ли ее кто-нибудь.

— Рене! — она бесстрашно взглянула ему в лицо. — Или убей меня здесь и сейчас, или возьми с собой.

Ей не было никакого дела до восторженно-одобрительных взглядов, которыми обменялись люди на площади. Ей вообще не было ни до чего дела. Она видела только своего адмирала, который со смехом прижал ее к себе.

— Ну, разумеется, ты поедешь со мной. Назло всем пророчествам мира! Как я теперь могу тебя отпустить?!

— Правильно! — просияла Криза. — Это нужное дело. Нельзя расставаться, если можна потом теряться! Я так хотеть для тебя счастье!

— Спасибо, плясунья. — Рене положил руки на плечи девушке. — Вот, возьми на счастье мое оружие… — и протянул побледневшей орке свою шпагу, а потом звонко расцеловал девушку в обе щеки. — Ты ведь теперь моя сестра. Сестра по оружию.

— Мы всегда быть тебе и твоим потомки сестра и брат, — Криза протянула обе руки к Рене, а Уррик громко добавил:

— Клянусь именем Истинных Созидателей, орки Юга вечно будут друзьями и союзниками Арроев. В беде и радости!

— В радости и беде! — подтвердил герцог, а Герика, лихорадочно сорвав с руки браслет из темного металла, протянула его гоблину.

— Уррик! Это тебе от меня. На память обо всем, что было… Обо мне, о Шандере, и, — она улыбнулась, — о Преданном.

Гоблин молча взял шелковую ленту, служившую женщине поясом, и поднес к губам:

— Я сохраню подарок той, в ком течет кровь Инты…

— Здоровье императора! — Жюльен-Огурец поднял пивную кружку. — Какое счастье, что Рене Счастливый распустил эту мразь — я имею в виду тайную канцелярию. Только я бы на его месте посадил бы всех синяков на кол, а доносчиков бы утопил в Льюфере.

— И не говорите, — хозяин «Счастливой Свиньи» был не менее решителен и кровожаден, — сколько достойных людей сгубили эти мерзавцы.

— А вы слышали, — Жюльен тоненько хихикнул, — что случилось с бывшим любимчиком Бернара, этим ре Прю?

— А, помню, чернявый такой красавчик…

— Уже не чернявый! — прыснул Огурец. — И не красавчик! Его моль сожрала!

— Чего?

— Чего-чего! Моль! Так что теперь у него ни усов, ни волосов… Гол, как тыква. Бровей и тех нет. И не растут… Мало того, как он где объявится, вся окрестная моль к нему слетается…

— Твое здоровье, — толстяк Жан-Аугуст, давясь от смеха, подлил мазиле свежего пива, — как же это так вышло?

— А поделом мерзавцу! Он сцепился с другим фискалом, и тот на него наслал моль. Синяки-то даром что объявили себя врагами Запретной магии, а колдовством баловались направо и налево. Это нам было ничего нельзя, а сами… — Огурец возмущенно стукнул опустевшей кружкой по столу, и хозяин поспешил ее наполнить.

— И что дальше, почтенный?

— Дальше? Ну, Прю грохнулся в обморок, и пока он так валялся, моль его и отделала…

— Уж больно скоро.

— А это была какая-то непростая моль! Представляешь, она все сожрала! Этого… вообще нашли в чем мать родила. Из синяков он, конечно, вылетел. И волосы у него расти перестали…

— Ой, насмешил, — толстый трактирщик схватился за бока, — а ты-то откуда знаешь?

— Люди рассказывают, — неопределенно пожал плечами мазила, скромно умолчав о том, что среди тех, кого он предлагал утопить в Льюфере, была и его скромная персона. Правда, ему повезло. Покойный Куи был человеком аккуратным и, даже умирая, озаботился уничтожить все свои бумаги, дядюшка Шикот помер два года назад, а Арман Трюэль, унюхав, что дела Годои плохи, решил, что с молодым и глупым Луи и бешеным Рене ему не сговориться, и исчез. Огурец остался без присмотра и благоразумно стал дожидаться победителей. Когда в Мунт вошли резестанты, мазила выполз на свет божий, напоминая всем и каждому о своей былой смелости. Сие возымело успех, тем паче что Мунт был изрядно прополот господами фискалами и отыскать в нем настоящих резестантов было бы трудновато. Огурец же со своим длинным языком и умением без мыла влезать в любую дыру на второй день после входа Луи в город уже малевал победителей, рассказывая им всяческие ужасы про годоевские времена. И все же, все же зря он рассказал трактирщику про ре Прю, ведь о его позоре, равно как и о том, что он оказался единственным, кого извлекли из-под обломков живым, знали только фискалы! Художник со вздохом взглянул на полупустой пивной бочонок:

— Ну, спасибо, почтенный Жан-Аугуст, пошел я, забегу к тебе как-нибудь.

— Заходи, почтенный, — улыбнулся трактирщик, — хоть ты сейчас и в гору пошел, но такой свининки, как у меня, вряд ли где еще попробуешь. Ты где сейчас?

— Личный живописец графов Батаров…

— Как же тебе удалось?

— Старый граф сам разыскал меня, — скромно потупился Огурец. — Помнишь, я приводил к тебе зимой женщину, она приходила в город от принца Луи, вечная ему память.

— Вечная память, — вздохнул трактирщик, вновь наполняя кружки.