Тэд Уильямс - Скала прощания

Тонкое лицо Шима'Онари сморщилось. Когда он, наконец, заговорил, оказалось, что ему гораздо труднее справляться с вестерлингом, чем его сыну и дочери.

— Итак. Ты тот сын человеческий, что спас жизнь Джирики. — Он медленно кивнул, но не выразил большого удовольствия. — Не знаю, способен ли ты это понять, но мой сын совершил очень плохой поступок. Он привел тебя сюда вопреки всем законам нашего народа — тебя, смертного. — Он выпрямился и оглядел ситхи, собравшихся вокруг. — Но что сделано, то сделано, мой народ, моя семья, — призвал он, — никакого вреда не должны мы причинить ему, этому сыну человеческому — мы не падем так низко. Он имеет заслуги как Хикка Стайя, как Носитель Белой стрелы. — Он снова повернулся к Саймону, и на лицо его опустилась безграничная грусть. — Но ты не можешь и уйти отсюда. Мы не можем тебя отпустить. Ты останешься здесь навсегда. Ты состаришься и умрешь среди нас здесь в Джао э-Тинукай.

Крылья миллионов бабочек забормотали и зашептали.

— Остаться?.. — Саймон, не понимая, обернулся к Джирики. Обычно невозмутимое лицо принца было пепельно-серым от потрясения и горя.

Саймон молчал на пути к дому Джирики. День медленно переходил в сумерки; остывающая долина была полна запахов и звуков лета в разгаре.

Ситхи не нарушал молчания, пока они шли по запутанным тропинкам, он лишь кивал или легонько прикасался к нему. Когда они подошли к реке, пробегавшей мимо двери в дом Джирики, откуда-то с отдаленных холмов донеслась песня ситхи. Мелодия, разлившаяся по долине, являла собой сложное сплетение нисходящих по тону музыкальных фраз: нежных, но несколько диссонирующих между собой. В этой песне определенно было что-то от звуков реки, невидимые певцы пели в лад с бегущей водой. К ним присоединилась флейта, зарябив поверхность мелодии, как ветер воду на стремнине. Саймона внезапно и болезненно поразила необычность окружающего мира; одиночество охватило его — щемящая пустота, которую не мог заполнить ни Джирики и никто из этого чуждого племени. Несмотря на всю свою красоту, Джао э-Тинукай был не более чем клетка. А посаженные в клетку звери, как известно Саймону, хиреют и рано умирают.

— Что же мне делать? — беспомощно спросил он.

Джирики воззрился на блестящую ленту реки, грустно улыбаясь.

— Гулять. Думать. Учиться играть в шент. В Джао э-Тинукай есть много способов провести время.

Пока шли к дому Джирики, песня воды каскадами лилась с поросшего деревьями холма, окружив их печальной мелодией, которая казалась изменчивой и терпеливой, как сама река.

— Матерь Божия Элисия! — сказал Аспитис Превис. — Как все это было для вас ужасно, леди Мария! — граф поднес кубок к губам, но обнаружил, что он пуст. Он постучал пальцами по столу, и тут же его бледнолицый слуга поспешил наполнить бокал вином. — Подумать только, что с дочерью вельможи так безобразно обошлись в нашем городе.

Троица сидела за круглым столом графа. Паж убрал остатки более чем сытного ужина, мерцающий свет масляной лампы бросал на стены уродливые тени; снаружи ветер свистел в снастях. Две собаки графа дрались за кость под столом.

— Ваша светлость слишком добры, — Мириамель тряхнула головой. — Владение моего отца крайне невелико, скорее просто ферма — одно из самых маленьких баронств в Келлодшире.

— А, так ваш отец должен знать Годвига, — вестерлинг, на котором говорил Аспитис, было не легко понять, и не только потому что это был для него неродной язык, но и потому, что за время беседы бокал его неоднократно наполнялся и осушался.

— Конечно. Он самый могущественный из всех наших баронов — Крепкая рука короля в Келлодшире. — При мысли о противном болтливом Годвиге Мириамели с трудом удалось сохранить на лице милое выражение, даже несмотря на то, что перед ней сидел божественно прекрасный Аспитис. Она украдкой бросила взгляд на Кадраха, который сидел в мрачной задумчивости, с лицом темнее грозовой тучи.

«Он считает, что я слишком разболталась, — решила Мириамель и разозлилась. — Да кто он такой, чтобы кривить физиономию? Это по его милости мы оказались в такой ловушке. Теперь же, благодаря мне, нас не бросили за борт на съедение килпам, а мы сидим за хозяйским столом, пьем вино и едим прекрасный сыр из Озерного края».

— Но меня все еще поражает злой рок, леди, — продолжал Аспитис. — Я слышал, что эти огненные танцоры доставляют хлопоты в провинции, я также видел нескольких проповедников веры Огненных танцоров в общественных местах Наббана, но не имел представления, что они способны тронуть даму высокого происхождения!

— Эркинландку, к тому же не такого уж высокого, — торопливо сказала Мириамель, опасаясь, что зашла в своей импровизации слишком далеко. — И я одета была в дорожное платье, чтобы добраться до своего нового монастырского убежища. Они и понятия не имели о моем положении в обществе.

— Это не имеет значения, — Аспитис небрежно махнул рукой, чуть не опрокинув широким рукавом на скатерть горящую свечу. Перед ужином он сбросил с себя роскошное одеяние, в котором был на палубе, и теперь на нем было длинное простое платье, подобное тем, что рыцари надевают во время ночного дежурства. Помимо изящного золотого древа на цепочке, единственным его украшением был герб дома Превенов, вывязанный на каждом рукаве: распростертые крылья скопы охватывали предплечья. На Мириамель произвел вполне благоприятное впечатление тот факт, что такой богатый молодой человек, как Аспитис, принимает гостей в столь скромном одеянии. — Не имеет значения, — повторил он. — Эти люди еретики и даже хуже. Кроме того, знатная дама из Эркинланда ничем не хуже знатной дамы из лучших семей Наббана, та же благородная кровь течет в жилах аристократов по всему Светлому Арду. Она, как источник пресной воды в пустыне, должна оберегаться всем возможными путями.

Он наклонился вперед и нежно коснулся ее руки.

— Будь я там, леди Мария, я бы отдал свою жизнь, чтобы защитить вас от их посягательств, — он откинулся назад и погладил эфес своего меча намеренно небрежным жестом. — Но если бы мне было суждено принести подобную жертву, я бы позаботился, чтобы вместе со мной в иной мир отправились и эти негодяи.

— О! — воскликнула Мириамель. — О! — она глубоко вздохнула, несколько обескураженная. — Но видите ли, граф Аспитис, нет нужды беспокоиться. Мы же спаслись — просто дело в том, что мы были вынуждены воспользоваться вашим кораблем и спрятаться на нем. Было темно, видите ли, и отец Кадрах…

— Брат, — сказал монах недовольным голосом с другой стороны стола. Он отхлебнул вина.

— .. брат Кадрах сказал, что это будет самым безопасным местом. Мы спрятались в грузовом трюме. Извините нас за вторжение, граф, и примите благодарность за ваше доброе гостеприимство. Если вы высадите нас на берег в ближайшем порту…