Олаф Бьорн Локнит - Песчаные небеса

– Я пришел, – сообщил Конан, – и, судя по всему, к обеду…

Обернувшись, купец взглянул на него мутными, полуприкрытыми набрякшими веками, глазами, некоторое время молчал, соображая, и, наконец, икнув, проговорил:

– О, К-конан… И-из Ким-мерии… Садись, дружище, уго-угощайся…

И он сделал такой широкий гостеприимный жест, что потерял равновесие и ткнулся лицом в блюдо с рисом. Конан присел напротив, поняв, что рядом с пирующими ему будет трудно дышать, и, присмотрев еще непочатый кувшин, придвинул его к себе.

Купец, оторвавшись от блюда и отерев физиономию широким рукавом парчового халата, вновь уставился на Конана.

– С-слушай, а п-почему ты… ик!.. жив, а?

– Так получилось, – уклончиво ответил Конан. – Я выполнил твое поручение и нашел, на мой взгляд, безопасный путь.

– Путь? А к-куда? – Маджид откинулся назад, сосредоточенно глядя перед собой, и, очевидно, вспомнив, резко вскинул голову: – А-а! Так ты обошел горы с се-севера? Да? Т-ты смотри! – купец повернулся к своему собутыльнику и, увидев, что он уставился в свой пустой кубок, мучительно вспоминая, откуда там обычно берется вино, взял его сзади за волосы и приподнял голову. – Нет, т-ты п-посмотри! Он обошел г-горы с с-севера! И не ум-умер!.. Ик!

– К-кто… обошел? – с трудом выговорил гость.

– К-конан! – уверенно сказал Маджид. – Конан-варвар.

– А к-кто это?

– Это я, – спокойно сказал Конан, отхлебывая из кувшина и закусывая виноградом.

Приятель купца наконец углядел перед собой смутную фигуру кого-то третьего, незнамо как появившегося в трапезной, и, обратив к Маджиду широко раскрытые, испуганные глаза, шепотом спросил:

– Это кто? А… к-как он с-сюда попал?

– Он п-пришел из Н-немедии. Да, из Н-немедии…

– П-пешком? – искренне изумился собутыльник и воззрился на Конана так, словно перед ним сидел демон. – Но… но ты же г-говорил, он из Ким-мерии… – на его лице возникло такое тоскливо-непонимающее выражение, что Конан не удержался и прыснул от смеха, да так, что вино брызнуло из кувшина на и без того изгаженный ковер.

– Ну да, из К-ким-мерии, Конан. Он там… там родился, в Киммерии… Конан… – объяснил Маджид.

– А это д-далеко? – последовал вопрос.

– Очень, – сказал Конан, с трудом сдерживая рвущийся наружу хохот.

– А… а… зачем он сюда пришел… пешком… из Не… Немедии, а? – гость Маджида никак не мог увязать в голове происхождение, путешествие и теперешнее присутствие Конана в доме купца.

– Он н-нашел д-дорогу, – ответил Маджид.

– К-куда?

– В Н-немедию.

– Так он же оттуда пришел! – возопил несчастный гость и уткнул лицо в ладони, издавая всхлипывающие звуки.

Это было последней каплей в чаше терпения, и Конан, повалившись на спину, залился беззвучным смехом. Остановили его только следующие слова Маджида, который ткнул измазанным в жире пальцем в безутешно рыдающего гостя:

– Э, К-конан, а ты… ты знаешь, кто это? Эт-то мой друг!

– В самом деле? – простонал Конан, утирая слезы.

– Да, – гордо ответил Маджид и размашисто кивнул для убедительности. – И он… ик!.. начальник стражи самого… этого… как его?.. А! О! Турлей-Хана! Вот.

– Великий Кром, вина-то у Маджида оказались не очень… – Конан, потерев большими пальцами виски, поднялся с со скамьи, застеленной несколькими ткаными одеялами. Киммерийца разбудили на редкость немелодичные звуки какого-то восточного инструмента и бессвязное пение, доносившиеся со двора. Конан подошел к окну, отметив про себя, что пол под ним почему-то шатается, и выглянул наружу.

Посреди двора, в той самой луже, грязь из которой послужила вчера такой хорошей краской для лошади Турлей-Хана, сидел конюх, немилосердно терзая струны инструмента, называемого туранцами дутаром, и орал донельзя неприличную песнь, посвященную, вероятно, дочери хозяина постоялого двора.

– Эй, ты, скотина, заткнись! – рявкнул Конан и поморщился от резкой головной боли, тупо бившейся в висках и затылке.

Конюх медленно поднял голову, осматривая окна дома в поисках источника беспокойства, и его осоловелый взгляд остановился на киммерийце. На лице пьяницы возникла широкая улыбка и он, воздев руки, (причем инструмент плюхнулся в лужу) заплетающимся языком возопил:

– Б-благодетель! А нет ли у т-тебя еще одной ло-лошади на пр-р-родажу?

Окончательно озверев от такой наглости, Конан схватил первую попавшуюся под руку вещь, которой оказался трехногий табурет, и изо всех сил запустил им в окно. Но рама оказалась слишком узкой, и в руке варвара осталась лишь одна из ножек, а все остальное с грохотом разлетелось по комнате.

Вовремя сообразив, что от нежданно взъярившегося «благодетеля» ничего хорошего ждать не приходится, конюх, пошатываясь, встал и нетвердой походкой скрылся в конюшне, оставив свой замызганный инструмент одиноко плавать в луже.

– Ничего себе, денек начался… – пробормотал Конан, и тут у него громко и требовательно заурчало в желудке. – Однако, неплохо бы позавтракать. Интересно, этот негодяй-конюх повара тоже напоил?

Спустившись вниз, киммериец не без удовольствия отметил, что повар трезв как стеклышко и быстренько подал на стол обильный и на невзыскательный вкус Конана вполне съедобный завтрак. Сидя за шатко стоявшим на кривых четырех ногах столом, повидавшим на своем веку многое, если судить по многочисленным надписям, зарубкам и круглым пятнам от кружек, северянин строил планы на грядущий день.

Теперь Конан был уверен, что управитель Маджида пользуясь отсутствием разборчивости у хозяина и его гостей неплохо наживается, наверняка разбавляя и без того дешевые вина верблюжьим кумысом, если не чем похуже. От хороших, настоящих вин у Конана подобного похмелья еще никогда в жизни не было…

Однако, невзирая на вчерашний кутеж, память не подвела киммерийца – он ясно помнил все, что было необходимо для осуществления его планов. Едва услышав, кем является отчаявшийся понять что-либо о Конане из Немедии и Киммерии, собутыльник Маджида, варвар немедленно присоединился к попойке и начал расспрашивать аль-Ахара (так звали начальника охраны дворца Турлей-Хана) о расположении комнат во дворце, порядке смены караула, размещении постов, делая вид, что воистину восхищен хитроумием и предусмотрительностью почетного гостя. Последний, растроганный похвалами Конана, хоть и плохо владел языком, но на осторожные и точные вопросы киммерийца отвечал честно, правда, несколько бессвязно – ему в голову явно не приходила простая мысль, что он разбалтывает первому встречному сведения, за разглашение которых Турлей-Хан вполне мог бы бросить начальника стражи в яму со змеями или посадить на кол.

Когда аль-Ахар, не без труда поняв, что Маджид не может (или не хочет) предоставить для него ночлег и, соответственно, девиц из своего сераля, все трое, по призыву Конана, отправились посреди ночи подышать свежим воздухом, что было весьма странно для столь почтенных граждан, как именитый купец и военачальник туранского войска. Их прогулка длилась недолго, а завершилась в первом попавшемся из многочисленных домов утех, располагавшимся в Нижнем Городе, обитательницы коего очень обрадовались поздним посетителям…