Наталия Мазова - Янтарное имя

На душе у него, как нетрудно догадаться, было премерзостно. Паршивка Лиула…. Да обе они паршивки! Это ж надо было испортить такую прекрасную ночь!!!

Повеситься на осинке….

….Он бродил по лесу больше часа, медленно, но верно успокаиваясь. Ветер усилился, и в шелесте листвы теперь слышалась не вселенская гармония, а тревога.

Когда он возвращался назад, то не удержался – осторожно подошел взглянуть, чем закончилась разборка на берегу. Взгляду его открылось следующее зрелище: на серебристом бревне сидели в обнимку Лиула с Осинкой и наперебой плакались друг другу на мужскую непорядочность и полную бесчувственность распроклятых менестрелей, которым нет дела ни до чего, кроме их несчастной гитары….

Гинтабар покачал головой и побрел спать в шатер. Последней его внятной мыслью было, что, дожив до тридцати лет, он все равно абсолютно ничего не понимает в женской психологии. И вряд ли поймет хоть когда-нибудь….

«Гитара в руках менестреля – мое оправданье за горько хмельную надежду на новое чудо, за золото губ и запястий, за жажду свиданья, за блеск воспаленного взгляда (пустое – простуда!)….

Гитара – мое оправданье. Я внешне спокойна, я даже способна принять куртуазную позу: „Мой бард, преклонения Ваша баллада достойна! Я Вас не люблю, но на память дарую Вам розу“.

Вот только мое подсознанье об этом не знает – ведь мед не рифмуется с медью, лишь лед ему пара…. И холод январский объятий кольцо замыкает, и кожу с души мне струною сдирает гитара в руках менестреля….»

….И снова был поздний вечер, почти ночь. И берег – но на этот раз берег моря с вечным рокотом прибоя. И невероятных размеров мол-волнорез, далеко вонзившийся в море, как меч в беззащитное тело, и на нем – полуразрушенная эстакада непонятного назначения….

Гинтабар сидел на береговой гальке, почти у самой кромки прибоя, привалившись спиной к шершавому камню волнореза, который равнодушно делился со случайным прохожим накопленным за день теплом.

Неподалеку от него смуглая девушка-кушитка забрела в море по колено. Волны лизали подол ее платья, а она смотрела вдаль, туда, где высоко над морем горела Вечерняя звезда. А потом вдруг опустилась на колени – прямо в воде – и вскинув руки к звездному небу, от избытка чувств запела какой-то кушитский гимн. Голос у нее был удивительно глубокий и сильный, и шорох прибоя казался лучшим аккомпанементом для него….

Глядя на нее, Гинтабар снова подумал о таверне «Синяя раковина», где осталась Лиула. Как-то она там? Может, проснулась и, не в силах оторвать раненую голову от подушки, вперилась в темноту жарким взглядом, ожидая его?

Два дня назад какой-то, с позволения сказать, шутник – руки-ноги бы ему повыдергивать! – сунул под седло лошади Лиула ветку местного чертополоха, метко прозванного «дедовником».

Стоило девушке вскочить в седло, как ее всегда смирная кобыла взвилась на дыбы и сбросила всадницу – аккурат головой на каменную колоду, из которой поили лошадей. Разбитый лоб и в придачу сотрясение мозга.

Ох, Лиула…. Не женщина, а девяносто девять несчастий.

Хоть бы она скорее поправлялась! Гинтабар страстно желал этого не только потому, что привязался к ней, но и потому, что каждый лишний день в этом приморском городе был для него пыткой.

Слишком уж он напоминал ему безвозвратно потерянный родной мир.

Море…. Небо…. Звезды….

Вопль тоски, с трудом удерживаемый в груди.

Поразительно, но только здесь с новой силой навалилась на него тяжесть всего, что случилось с того момента, когда он пришел в себя под зеркалом в заброшенном силлекском замке.

Куда он идет? «Бесцельный путь приравнен к бездорожью….»

Моталец – да нет, давно уже не моталец, а скиталец, бредущий из мира в мир непонятно зачем и каждый раз уходящий, чтоб больше не вернуться. По Закону Истока не возвращаются, по нему только уходят…. в никуда. Никогда больше не увидеть зеленых шпилей, пронзивших дымное небо Интии, колышущегося разнотравья хальских степей, ездовых драконов Саэрта, подставляющих солнцу изгибы радужно-чешуйчатых тел…. Не услышать, как трубят непуганые олени в осеннем лесу Ос-Такне, вызывая на бой соперника…. Не вдохнуть ни с чем не сравнимый аромат силлекского белого шиповника, не коснуться руками шелка, который не соткан из нитей, а выделан из громадных мясистых лепестков тропического цветка-паразита, именуемого нейсена…. Уходя, он оставлял за спиной все это. Целые миры. Даже если попытаться вернуться – сколько лет минет за время его отсутствия, семь или семьдесят?

А чего ради?

Мироздание сложено из миллиардов миров, и наугад найти среди них один-единственный – задача, в сущности, невыполнимая.

Так может, просто остаться в одном из них, в том, который больше приглянется? Забыть пыль дорог из ниоткуда в никуда, дарить людям радость и печаль своих песен, может, даже позволить Лиула завести от него ребенка….

Не выйдет. Не смог же он остаться в Силлеке. И нигде не сможет.

Да, пресветлая Хасса, твоя надежда оказалась ложью. Свет в конце тоннеля на поверку был лишь фосфоресцирующей плесенью на одной из стенок.

Зачем тогда вообще все? Зачем этот дар, вино Великой Матери?!

Только сейчас ему пришло в голову, что все это время он шел по очень спокойным мирам. Нигде не лилась кровь, не горели дома, не выли матери над убитыми сыновьями – ни войн, ни восстаний. Куда бы ни занес его этот путь без цели, все это кончилось лет десять или пятнадцать назад, и мир, еще не забыв о боли, вкушал желанную передышку. Словно сговорились….

И нигде, ни в одном из миров не назвали его еретиком и подстрекателем. Куда бы он ни пришел – всюду лишь сверкающие глаза слушателей, полностью отдающихся во власть его песен, а из-за спины доносится уже ставшее привычным: «Одержимый….»

«Менестрель, у которого не смеются глаза, сам не замечает, как теряет профессионализм», – тоскливо подумал он.

Девушка-кушитка вышла из воды и пошла прочь, покачивая бедрами. Мокрое платье облепило ее ноги. Гинтабар смотрел ей вслед, пока она не растворилась в шорохах южной ночи, потом встал и тоже направился туда, где старая лестница с щербатыми ступенями вела вверх, из прибрежного покоя в дыхание ночного города.

Как тихо…. Только несмолкаемая песня прибоя. Здесь, за волнорезом, чуть не на два полета стрелы глубина по горло. Днем сюда приходят купаться, к ночи же старая набережная пустеет….

Тем неожиданнее прозвучал за его спиной перестук копыт.

Невольно он обернулся. Одинокий всадник ехал по набережной шагом, но все равно нагонял еле бредущего менестреля. Ближе…. почему-то силуэт его кажется смутно знакомым. Да не может этого быть! Просто кто-то похожий…. чего не примерещится от ностальгии, принявшей характер помешательства! Нет…. остановиться, разглядеть, окончательно доказать самому себе, что чудес не бывает….