Наталия Мазова - Янтарное имя

И снова ушей Растара коснулся то ли стон, то ли вскрик. С трудом подняв руку, он сотворил крестное знамение. Словно повинуясь этому знаку, сияние начало меркнуть, постепенно стекаясь к голове лежащего. Вот едва уловимо проступили очертания тела…. и новые вскрики ужаса огласили молельню. Ибо чем менее ярким делалось сияние, тем яснее было, что лежащий в кругу – вовсе не менестрель Хено, и даже одежда на нем совсем другая.

Сияние еще не погасло окончательно, а тело в кругу уже зашевелилось, меняя позу. Растар машинально отметил, что первым движением рука распростертого в кругу словно подгребла что-то у лица и спрятала на грудь, под одежду…. Затем он потянулся, перевернулся на бок и, наконец, уселся на пол в центре круга, окидывая молельню полубезумным взглядом.

Мальчишка-подросток – так сначала показалось Растару, – в линялых голубых шароварах, похожих на восточные, в ядовито розовой бесформенной куртке, подбитой вроде бы ватой, и каких-то чудных белых башмаках, словно вылитых вместе с толстой подметкой из странной смолы. И худющий – одежда болталась на нем, как на вешалке. Бледное, словно никогда не знавшее света, лицо, острые обтянутые скулы, слипшиеся волосы цвета пыли едва прикрывают шею….

– Эльфь поганая! – прогремел на всю молельню гневный и возмущенный голос Эллери.

Растар торопливо включил зрение души и обомлел: аура сидящего в кругу была той самой, серебристой, только теперь еще и рассыпАлась яркими алмазными искрами. И при этом казалась словно надорванной сразу в двух местах.

Проклятое создание! Даже дважды проклятое!

Медленно и высокомерно создание перевело взгляд на Эллери.

Сверкнули темные глаза.

– Лет триста назад, – прозвенел в ответ чуть хрипловатый, но несомненно, женский голос, – тот, кто назвал бы эльфью Лань Владычицу Песен, очень быстро пожалел бы о своем длинном языке! А сейчас, черт дери, даже такое оскорбление приходится спускать….

От этих слов у всех, находившихся в молельне, похоже, случился столбняк. Странная женщина, назвавшая себя Ланью, поднялась на ноги, неуловимым движением расстегнула свою шутовскую куртку.

– Надо же, куда меня занесло! Н-да, всякое со мной случалось, но чтоб настолько плохо….

– Стоять, дьявольское отродье! – Эллери торопливо осенил ее наперсным крестом, когда она занесла ногу за край мелового круга.

Она окинула его таким взглядом, что Эллери невольно поежился. Только сейчас Растар обратил внимание, что эти двое чем-то схожи. Скорее всего, выражением лиц – и так странно было видеть на тонком бесцветном девичьем лице то же выражение безжалостного и высокомерного упорства!

– Да пошел ты в баню…. экзорцист! – последнее слово она произнесла как особо неприличное ругательство. – Раз уж силу сковал, так дай хоть руки-ноги размять. И не трясись ты так, никуда я от тебя не денусь. Могла бы – уже три минуты назад делась бы….

С этими словами она неторопливо пошла по молельне, разглядывая вырезанные из дерева фигуры святых, украшавшие стены. Квентинцы шарахались от нее, а она ухмылялась.

– Так что, в пыточный зал ее? – негромко и нервно спросил Растар, косясь на Эллери.

– Бесполезно, – так же негромко ответил он. – Это не ваша киари, а лайя, высшая эльфь. Она просто отключит боль. А надавим слишком сильно – остановит сердце.

Растар впервые за все время глянул на Эллери с уважением: а ведь не вовсе дурак, хоть и фанатик из фанатиков.

Словно расслышав их разговор, Лань неожиданно повернулась с другого конца зала:

– Да, монахи! Может, вы объясните мне, как меня сюда выдернули? А то упала в обморок у себя в замке, а очнулась здесь….

Инквизиторы переглянулись. Каждому пришло на ум одно и то же: «Черт возьми, хотел бы я знать, кто из них чьим телом завладел!»

….За окнами было уже темно, а они так ничего и не придумали.

– Похоже, у нас осталась единственная возможность что-то узнать, – наконец устало произнес Растар. – Раз она не боится ни боли, ни смерти, силой мы из нее ничего не выбьем. Но можно попытаться взять ее добром. Сейчас я спущусь к ней в келью и попробую исповедовать. Или просто вызвать на разговор – как получится.

– Почему именно вы? – возразил Эллери скорее по инерции.

– Вы ей с первого взгляда не пришлись по душе. А я ничем себя не проявлял. Так что если вообще захочет говорить, то со мной заговорит скорее.

– Пожалуй, вы правы, брат мой, – со вздохом признал Эллери после долгой паузы. – Что ж, в таком случае успехов вам. А я, пожалуй, отправлюсь спать – этот экзорцизм у меня все силы отнял….

Держа в руке факел, Растар спустился в полуподвальную часть приюта. Там находились так называемые «кельи грешников», способные служить и камерами для выловленных колдунов, и узилищами для провинившихся монахов. Перед нужной дверью остановился, долго звенел связкой ключей, ища нужный, нервно перекрестился – и вошел.

Она сидела на охапке соломы, накрытой курткой, и ела из миски какое-то варево из крупы и картошки. Под курткой на ней оказалась мешковатая рубаха из той же ткани, что и шаровары.

Когда свет факела упал на нее, она даже не подняла головы, лишь бросила равнодушно:

– А, это ты, монах…. Что ж, заходи, раз в гости забрел, – таким тоном, будто не в «келье грешников» сидела, а на веранде собственного замка, а он стучал в ее ворота, ища ночлега.

Растар вставил факел в кольцо на стене и опустился рядом с ней на солому. Чутье подсказало ему, что лучше всего просто сидеть и смотреть, как она ест. Захочет, заговорит сама, не захочет – никакие его вопросы не помогут.

– На костер меня отправите за этого менестреля? – снова бросила она с набитым ртом.

– Не знаю, – честно ответил Растар. – Я вообще не знаю, что с тобой делать и кто из вас чья жертва.

Чутье не подвело Растара. Лань доела варево, вытерла тарелку куском хлеба. Доела и хлеб, отхлебнула несколько глотков из кружки, откуда разило кислятиной. Затем, слегка отпихнув Растара, вытянулась на соломе во всю длину, подсунула куртку под голову. И неожиданно заговорила….

Ну что, монах? Это ведь твоя работа – выслушивать исповеди. Может быть, и до меня, нелюди некрещеной, снизойдешь из божьего милосердия? Впрочем, боюсь, что никогда не сумею тебе объяснить, что же было на самом-то деле – ты не поймешь….

Вот ты стоишь, монах, и смотришь на меня как на исчадие ада, как на нечисть. А ведь я когда-то была красива, да нет – очень красива. Были десятки женщин с более яркой внешностью, но я была – лучшая. Единственная. Весь мир был у моих ног, и даже после того, как я замолчала навеки, меня называли Королевой, прекраснейшей….

Что? Ты скажешь – это гордыня, смертный грех…. Да, я горда, монах, я горда даже сейчас, а уж тогда-то…. о, что и говорить об этом! Но это разные вещи – гордость и гордыня.