Ольга Погодина - Обитель духа

Мальчишка казался каким-то обмякшим. Он смотрел на поверженного противника, на рыдающую женщину чуть ли не с ужасом. Темрик, кряхтя, поднялся. Произошедшее было ему не по нраву, но он еще хранил свою честь, чтобы не отступить от своих слов, и некоторые воины, потащившие было из ножен мечи, под его взглядом потихоньку вложили их обратно.

– Да будет так. Духи сказали свою волю, и моего военного вождя победил мальчик-чужеземец. Но чужак сказал Просьбу Крова и Крови, и был испытан, и прошел испытание. Джунгары не отступают от обычаев предков. Ты принят. Теперь ты один из нас. Твой раб, твои лошади и твоя женщина являются твоими, и никто не посягнет на них. Назови нам твое имя, новый брат.

– Мое… имя?.. – прохрипел чужак. Его глаза вдруг закатились, и он рухнул в снег.

– Орхой! Орхой!

Сотни глоток ревели его имя. Лучники поднимали в небо тысячи стрел, затмевая свет, воины хрипели и корчились в смертных муках, истошно ржали кони, падающие на всем скаку. Он поднял меч, давая сигнал к новой атаке, и из-за соседнего леска вырвался запасной отряд. Он с удовольствием смотрел на своего сына, который вел воинов в бой. Сын его огненной Асуйхан, самой красивой, самой смелой из его жен. Мальчик умело держал щит, уберег коня, когда парня, скакавшего впереди, подстрелили, и с налету врубился в массу напиравших врагов.

Тут ему пришлось отвлечься на ротозеев-кэрэмучинов, имевших наглость попасться ему на дороге. Один был совсем мальчишка с перепуганным белым лицом, и он снес ему голову одним плавным движением с легким чувством сожаления. Голова отлетела под копыта несущихся лошадей, будто войлочный мяч, красная струя из-под меча широким веером забрызгала несущихся мимо. Время замедлилось. Второй кэрэмучин несся на него, размахивая окованной железом булавой. По его ощущениям, двигался он медленно, словно во сне. Этот был на первый взгляд поопытнее, но в азарте слишком высоко поднялся в седле. Один резкий удар по ремням седла – и на такой скорости всадник перелетел через голову коня и угодил ему же под копыта раньше, чем можно успеть дважды моргнуть.

Он утер залитое потом лицо и оглянулся. В тот самый момент, когда его сын неловко взмахнул рукой, меч его бессильно звякнул о землю, и окровавленный конец широкого острозубого палаша вышел у него со спины, пропоров кольчугу и, вероятнее всего, вмяв в грудную клетку с десяток разорванных кольчужных колец.

Он понял, что кричит, и не может остановиться, и уже слишком поздно, поздно…

– Очнись! Ну очнись же! – Женский голос доносился словно бы издалека. Он открыл глаза и уставился в дымовое отверстие юрты. Сбоку тянуло теплом от разожженного очага, ныло раненое плечо. Обрешетка и войлоки юрты были закопченные, видно, что латаные, и от тепла со старых войлоков шел прогорклый, неприятный запах.

– Я… мне снилось… хвала Ыыху, снилось… – невнятно пробормотал он.

Его пересохших губ коснулся край чашки. Приподняв голову, он принялся жадно пить, проливая воду на грудь. Она стояла перед ним на коленях, помогая держать чашку. Разбитые губы и огромный синяк в пол-лица делали ее практически неузнаваемой. Но она улыбалась. Она улыбалась.

– Они дали нам юрту. Принесли от хана. Темрик его зовут, хана, – быстро заговорила она, словно боясь, что он вот-вот покинет их. – Остальные ходят, зыркают. Но не трогают вроде. Мы сами юрту поставили, криво получилось, но хоть в тепле. Ох, как я за тебя испугалась! Как ты смог его одолеть – не иначе, Вечно Синее Небо над нами смилостивилось!

– Плечо… – прохрипел он, и девушка встрепенулась, проверила повязку.

– Мы закрыли рану, чем смогли. Протерли снегом, потом наложили повязку. Очень больно, да? Не говори ничего. Тебе нужно много спать. Только вот еды у нас совсем не осталось…

Он требовательно охватил ее пальцы, потянул на себя, и, не удержав равновесие, девушка упала ему на грудь. Пальцы запутались в ее волосах.

– Всегда любил рыжих, – хрипло сказал он.

– Когда эта говняная личинка уже разовьется с горошину и ее станет видать, ничего нельзя сделать! – говоривший почти кричал. – Только отрезать руку!

– Успокойся, Удо, – укоризненно произнес Юэ, стряхивая с рукава мундира невидимую пылинку. – Где ты наслушался этих баек?

– Мой брат прошел Первую Южную, – вытаращив глаза, тараторил Удо. – Он там энтого насмотрелся! Половина, говорит, не от бьетов, а от энтого говна померли.

– Вы слишком снисходительны к нему, мой господин, – покачал головой Охай, командир десятки, – его стоит пару раз вытянуть палкой за длинный язык, чтобы не пугал остальных своим трепом.

– Я его вытяну не пару, а сто раз, – пообещал Юэ, – если то, что он говорит, окажется трусливым враньем.

Негромко так сказал, спокойно. Но болтун замолк. Хотя бы на время. Юэ мысленно вздохнул – скорее всего примется за свое, как только он отвернется.

Война оказалась вовсе не такой, как он ожидал. Он еще не участвовал ни в одном бою, но зато совершал бесконечные, малопонятные маневры и получил кучу противоречивых указаний от разных лиц. Не говоря уже о том, что дорога через всю Империю к местам боев оказалась отвратительной – стояла поздняя осень, дороги развезло, люди и животные увязали в холодной жидкой грязи. После того как он получил назначение и смог выехать, Юэ догнал свою сотню уже на половине пути. Встреча оказалась незабываемой: они попытались его ограбить, а Юэ чуть не зарубил своего заместителя – табэя Яо. Месяц наполнился и угас, прежде чем они смогли как-то изгладить из памяти столь постыдный инцидент. Юэ изо всех сил старался оправдать вверенных ему людей отсутствием какого бы то ни было довольствия – обоз с провиантом скорее всего даже не выехал из столицы. А на него свалилась умопомрачительная обязанность кормить, размещать на ночлег и заставлять двигаться в нужном направлении сто вооруженных, раздраженных и разочарованных людей, удерживая их от разбоя. Две трети солдат были старше него.

Через три дня Юэ обнаружил, что умеет убедительно лгать. А лгать приходилось всем и постоянно. Своим солдатам, изобретая какие-то мифические депеши о скором приближении обоза. Землевладельцам – о том, что составленные им каллиграфическим почерком расписки следует предъявить убэю уезда, который немедленно возместит весь ущерб от постоя проходящих мимо войск. Крестьянам – что землевладельцы не взимут с них подать с потоптанных посевов и объеденных скотиной лугов. И наконец просто самому себе – о том, что все это в конечном счете оправданно.

Кроме этого, Юэ в первый раз в жизни обнаружил на себе вшей после ночевки в каком-то крестьянском хлеву.

Тем не менее они каким-то чудом умудрялись продвигаться вперед. Дороги пока еще были относительно хороши – путь пролегал по Желтой Равнине, оживленному перекрестку южных торговых путей. Мимо тянулись заболоченные поля с тучами насекомых, перемежавшиеся пологими холмами, на которых лепились сотами глинобитные домики. Порой он отправлял на вылазку самых совестливых – ограбить чей-нибудь огород. Улов, как правило, оказывался жалким: немного старой моркови, лука и репы. Как-то Охай, страшно вращая глазами, зарубил мечом ткнувшуюся под ноги курицу – зрелище было таким, что вся колонна остановилась, не в силах двигаться от хохота. Но в целом Юэ чувствовал, что, по мере того, как его отряд затягивает пояса, его политика становится все более опасной. Вечерами, изучая карту и безбожно привирая насчет расстояния до цели, Юэ ловил себя на мысли, что почти готов сдаться: разве он, в конце концов, несет ответственность за вынужденное мародерство?