Ольга Погодина - Обитель духа

– Обошлись бы и без его жалости, – прошипел Баргузен.

– Мне тоже было неловко, – согласилась Янира. – Но ведь это же для Илуге.

Баргузен не нашелся что ответить. Молчал, сопел, а потом вдруг взорвался:

– Ненавижу, что меня здесь держат за раба. Смотрят, как на пустое место!

– А что, к тебе раньше разве по-другому относились? – удивилась девушка. – Живы остались. Все. Я думала, нас убьют еще там, у реки. Все из-за меня. Я тогда тебе про этот джунгарский обычай рассказала.

– При чем тут это? – Баргузен почти кричал.

– Тогда я совсем не понимаю, – пожала плечами Янира.

– И не поймешь, – горько бросил Баргузен.

Они долго ехали молча, погруженные каждый в свои мысли. Уже на полпути к своей юрте Баргузен вдруг ткнул ее в бок, заставив обернуться.

Немного ниже, в небольшой круглой низинке между двумя пологими сопками, джунгары тренировались в искусстве соскакивать и запрыгивать в седло на всем скаку. Девять или десять закутанных в овчинные тулупы фигур выстроились в ряд, пока кто-то один разгонял своего коня, делая широкий круг, и прямо напротив зрителей не выполнял свой трюк – один другого сложнее. Просто уму непостижимо! То один встал во весь рост на несущемся галопом коне. То другой соскочил с седла и тут же взлетел обратно задом наперед. Янира смотрела на них во все глаза – она и не думала, что такое возможно.

– Это женщины, – прошептал Баргузен у самого ее уха.

– Не может быть! – Янира вгляделась и поняла это в то же мгновение. И действительно, для мужчин фигурки были слишком маленькими и легкими. Женщины!

– Я слышал, в старые времена джунгарки бились наравне со своими. – Баргузен остановил коня, и какое-то время они оба молча наблюдали за удивительным зрелищем.

– Если у них так умеют ездить женщины, как же ездят мужчины? – выпалила Янира. Она повернулась к Баргузену, ее глаза сияли от восторга.

– Не знаю, как ездят, а дерутся они хуже, чем Илуге. – Баргузен самолюбиво дернул верхней губой. – Подумаешь… В настоящем бою эти… показательные скачки совершенно непригодны.

– Да уж, ты у нас такой опытный боец, – фыркнула Янира. Ну что за напасть, опять они сцепились! – Кому как не тебе это знать!

– Ну и не тебе, женщина, – окрысился в ответ Баргузен, раздувая ноздри.

– Может, я сейчас и не могу, – запальчиво выкрикнула Янира. – Но раз они могут, то я-то чем хуже?

Их прервал быстрый топот копыт. От группы всадниц отделилась одна и теперь неслась на них на полном скаку. Без шапки, две длинных черных косы колотятся о спину. Лицо, наверное, было бы даже красивым, если бы не широкий шрам, располосовавший щеку до самого подбородка.

– Чего раззявились? – резко крикнула она, осаживая лошадь в трех шагах. Конь замер как вкопанный. – Здесь вам не смотрины!

– Уже уходим, – покладисто согласился Баргузен. – Поехали, Янира.

Они повернулись и проехали мимо, выпрямив спины, с каменными лицами. Всадница какое-то время провожала их взглядом, а потом, коротко свистнув, унеслась.

Илуге сидел у коновязи, поставив лицо неяркому солнцу, наконец пробившемуся сквозь хмурые облака. После обильных снегопадов, длившихся три дня, в первый раз хоть чуть-чуть прояснило. Судя по тому, как с полудня начало холодать, к вечеру развиднеется. На горизонте облака уже истончились, превращаясь в перистые ленты, и кое-где проглядывали клочки голубого неба.

Юрту они поставили поодаль от остальных, почти у самой Уйгуль. Место было не слишком хорошее: траву давно выели и лошадей им приходилось гонять на выпас далеко вверх по течению. В самой долине, как видел сейчас Илуге, места почти не было. Юрты джунгаров стояли небольшими группами. На десять—пятнадцать юрт – один загон для скота. Стреноженные кони пасутся тут же, подрагивая лоснящимися шкурами, шумно фыркая и выдирая из-под снега остатки жухлой травы. Женщины, собравшись в стайку, занимаются своими делами, непрерывно болтая и отгоняя собак, вьющихся вокруг в надежде на лишний кусок. Снегопад прекратился, укрыв землю пушистой белой шубой, и ребятня, восторженно визжа, высыпала на воздух. У соседней юрты тоже возится стайка мальчишек, старательно делая вид, что они его, Илуге, не замечают.

Илуге улыбнулся было им, но ответом были только настороженные, отнюдь не дружелюбные взгляды. Глупо, конечно, но ему почему-то сделалось от этого тоскливо. По большому счету все здесь было похожим: прихотливо рассыпанные по долине юрты, табунки неспешно взмахивающих хвостами коней. Снующие по своим делам женщины, играющие дети… И все было другим. Неприветливым. Незнакомым. Чужим.

Илуге чувствовал: невзирая на приказ старого хана, джунгары испытывают к чужакам скрытую, а иногда и явную неприязнь. Проявлялось все в мелочах: выплеснутые неподалеку от их юрты помои, такие вот настороженные или уже откровенно угрюмые взгляды. Женщины, чей путь по воду раньше лежал мимо их юрты, протоптали по свежему снегу новую тропу. Да, это были мелочи, – но они говорили о многом. О многом говорило и то, что до сих пор ни один человек не зашел к ним, не остановился даже поговорить. Это вселяло в Илуге грызущее душу беспокойство. Что, если так и дальше пойдет? В любом племени есть такие вот изгои, и жизнь их горше жизни иного раба. Как и почему так происходит, Илуге никогда не понимал. Что, к примеру, плохого сделала та же рябая Илдара? Ведь вроде бы и дочь вождя, и не без рук. А только все косхи, кого Илуге знал, презрительно кривились при одном о ней упоминании. А если и с ними теперь так будет?

Со стороны возившейся ребятни прилетел снежок, бессильно рассыпался в нескольких шагах. Илуге сгреб ладонью снег, принимая игру, запустил обратно. Но мальчишки бросились врассыпную, словно за ними гнался злой дух. Илуге вздохнул и вернулся в юрту.

Смешно из-за такой малости вздыхать. Великую милость оказало ему Вечно Синее Небо, что он вообще до сих пор жив. Его джунгары приняли! Не разорвали конями, не надели заново рабский ошейник. Приняли! Пусть и так. А только теперь у них есть юрта. Вконец закопченная, старая, но все же юрта, в которой можно жить. В которой можно пережить эту зиму. Есть люди рядом, чтобы не отбиваться от волков в одиночку. Его лечили. Он выздоравливает. Это даже больше, чем они осмеливались мечтать.

«Пускай косятся! – зло подумал Илуге, запуская в угасающий очаг сосновую шишку. – Хан сказал – я сделал. Хан назначил испытание – я его прошел. Как, почему – не важно. Прошел! Призовет – пойду. А только не призывает… Вон у джунгаров воинов сколько. Тысяч пять всадников с одной этой долины взять под копье можно. И не то что у косхов: здесь и в мирное время воинов видать. Даже юрты с умом расставили: полукольцом на юг, повозки в момент сомкнуть можно, и всадник не перескочит… На сопках дозорные. В степи тоже дозоры – и не дрыхнут, быстро вас сцапали. Хороший у них вождь, дело свое знает…»