Генри Олди - Пасынки восьмой заповеди

Эта испанская дага с граненым клинком в пол-локтя и большой зубчатой чашкой со скобой вдоль рукояти досталась Михалу не в Милане или Толедо — ее подарил воеводе тесть, отец Беаты, старый Казимир Сокаль. Как такое оружие попало к ушедшему на покой рубаке, почему он никогда не носил дагу при себе, храня дома в массивном сундуке под всяким прелым тряпьем — Райцеж не раз задавался этим вопросом, прекрасно зная, что ответа на него не получит. Год после свадьбы отставной воевода Казимир присматривался к зятю, хмыкая при виде его европейского камзола и рейтуз в обтяжку (сам Сокаль носил традиционный кунтуш и шаровары совершенно невероятной ширины, отчего походил на скатившийся с подставки пивной бочонок); год звенел с молодым преемником клинками, не прощая ни одной ошибки и ужасно напоминая при этом Шаранта-Бешеного, учителя шпаги из Тулузы; а на годовщину свадьбы поцеловал дочку в лоб, хлопнул зятя по плечу, заставив Михала покачнуться, и достал из сундука ту самую дагу.

— Тебе по руке будет, — бросил воевода Казимир. — Эх, дурье дело…

И, не сказав больше ничего, отправился к гостям пить горячее пиво со сметаной, до которого был большой охотник.

…острие даги, пронзив волчью шею навылет, стальным побегом проросло из загривка, тяжелая чашка с размаху ударила зверя под челюсть, почти подбросив уже мертвого волка, и через мгновение обмякший труп валялся поверх загрызенной им же лошади, а драгунский палаш Райцежа с лязгом вырвался на свободу.

Удар.

Еще один.

По бедру течет горячая липкая кровь — некогда, нельзя, потом…

Удар.

Марта!.. где Марта?!.. рычание в кустах, пыль столбом, хруст ломающихся веток — молодчина Джош, держись, одноухий!..

Удар.

Наотмашь, одной силой, без хитрости, без ума — не на зверя, не на человека, слепой удар, безнадежный, за такой сам Райцеж нерадивому ученику…

Попал.

Визгливо скуля и подволакивая перебитую лапу, раненый зверь отбегает в сторону, затравленно озирается… исчезает в сосняке…

Где Марта?!

Никакие воровские способности не могли помочь сейчас Михалеку Ивоничу из Шафляр — воровать у животного, даже спокойного и доброжелательно к тебе настроенного, было занятием почти бессмысленным: в отличие от человека, никогда не известно заранее, что тащишь, да и пока донесешь от зверя к себе, все или почти все уйдет между пальцев, как вода из пригоршни… а таскать у зверя злобного, исходящего слюной и яростью, было все равно, что пытаться выдернуть кусок мяса из оскаленной пасти.

Этим зверь мало отличался от человека, полностью погрузившегося в боевое безумие: такой же зверь, убить можно, обокрасть — нельзя.

На миг оторвавшись от спасительного вяза, Михал попытался было прорваться к кустарнику, где, как ему показалось, скрылась убегающая от волков сестра; куда там! — четыре серых тени облепили воеводу с боков, руки мгновенно занемели от удвоенной скорости движений, Михал завертелся волчком, брызжа сталью во все стороны, и, улучив момент, снова прилип спиной к дереву.

Волки кружили около смертельно опасного человека, но близко не подходили.

Одна из них, узкомордая волчица, отбежала в сторонку, припала к телу мертвого гайдука и, урча, принялась лакать еще горячую кровь из разорванной жилы между шеей и плечом. Остановилась, покосилась на остальных и снова заработала языком.

Молодая еще, тощая, — лопатки горбом…

Сперва Михал не сообразил, что произошло. Вроде бы хрустнула ветка, но хрустнула слишком громко, слишком отрывисто, сизое облачко дыма выползло из зарослей карликового можжевельника, и тощая волчица вскрикнула почти по-человечески, высоко подпрыгнув и упав на труп гайдука. Морда зверя смотрела прямо на Райцежа, и в стекленеющих глазах волчицы медленно остывало удовольствие от вкуса свежей крови.

«Счастливая смерть», — отчего-то мелькнуло в голове воеводы.

Следующий выстрел уложил наповал второго волка, остальные засуетились, заметались по дороге — и вскоре исчезли в лесу.

Михал устало опустил палаш и смотрел, как из кустов, негромко переговариваясь, выходят люди. Человек десять, одеты добротно и ярко, как одеваются свитские какого-нибудь магната; идущий впереди усач смеется и неторопливо засовывает за расшитый золотой нитью кушак дымящийся пистоль.

Нет.

Не засунул.

Передумал, в руках вертит.

— Вовремя вы, — пробормотал Райцеж, когда человек с пистолем приблизился к нему. — Еще б немного…

— Это точно, — весело согласился тот и, подождав, пока Райцеж спрячет палаш в ножны, ударил воеводу рукоятью пистоля под ухо.

— Совсем без ума баба, — бормотал себе под нос шедший впереди Седой, тщательно выбирая тропу, чтобы почти слепая в ночном лесу Марта снова не повредила больную ногу. Джош шуршал где-то рядом, изредка раздраженно порыкивая. Лучи молодого месяца косыми лезвиями кромсали чащу, разбегаясь перед глазами в разные стороны, мороча, мельтеша, играя в прятки — и временами Марте казалось, что уж лучше бы было совсем темно. В этом зыбкой мгле любая коряга притворялась живой, и бросались под ноги ложные рытвины, на поверку оказывавшиеся просто тенями, а настоящие кочки и ямы зачастую терялись в причудливой игре лукавых бликов — и Марта, несмотря на все старания Седого, частенько спотыкалась, шипя от боли.

Обманщик-лес загадочно поскрипывал вокруг, где-то совсем рядом истошно верещала неизвестная Марте ночная птица (или не птица?), над головой мелькали неясные силуэты, хлопая кожистыми крыльями — и Марта совсем отчаялась выяснить, что же это: шутки игривого месяца, летучие мыши, совы, качающиеся ветки или нечто совсем уж непонятное и жуткое?

«Нежить, нечисть…» — упрямо лезло в голову, заставляя сердце биться чаще.

— Пришли, — Седой внезапно остановился, и через мгновение Марта поняла, что они действительно пришли: впереди была та самая дорога, где на них напали волки.

— Это не здесь, — шепотом сказала женщина после того, как огляделась по сторонам. — Мне кажется…

— Кажется ей, — все так же хмуро бросил Седой, не оборачиваясь. — Нам еще треть стаи [12] Стая — мера длины, чуть больше одного километра. топать, только с твоей ногой по бурелому шастать несподручно!

Он был прав. Шагать по ровной укатанной дороге действительно оказалось гораздо проще. Наконец Седой снова остановился, по одному ему ведомым признакам определив место разыгравшейся недавно трагедии. Что-то темнело по левую руку у обочины — Марта скорее догадалась, чем увидела, что это труп одной из лошадей. А вон и другой… третий…

Седой нагнулся, шумно принюхался — потом, все так же согнувшись в три погибели и чуть ли не припадая носом к земле, заходил туда-сюда, всматриваясь, вынюхивая, неразборчиво бормоча. Джош кружил рядом, занимаясь тем же, что и вовкулак.