Дэниел Абрахам - Тень среди лета

Нет, теперь уже ничто не могло стать по-старому. Наивно было считать иначе.

— Что, справился?

Маати повернулся налево, в сторону дворца. На мост поднялся Бессемянный, шелестя черным одеянием. Выражение его лица было каким-то неясным.

— Не знаю, о чем ты.

— Ты все-таки порвал с нашей дорогой Лиат. Вернул ее туда, откуда пришла. Теперь ее грузчик приплыл домой.

— Не знаю, о чем ты, — повторил Маати, возвращаясь к созерцанию пруда. Андат встал рядом. Их лица отразились в водной глади, бледные и расплывчатые. Маати пожалел, что у него нет камня — разбить это отражение.

— Ответ неверный, — произнес андат. — Я не дурак. И не слепой. Ты потерял девушку и тоскуешь.

— Никого я не терял. Просто обстоятельства изменились. Я знал, что так будет.

— Что ж, — чуть мягче произнес Бессемянный, — это все упрощает, верно? Он еще спит?

— Не знаю. Я к нему еще не ходил.

— К нему? Он в твоей собственной кровати, между прочим.

— Все равно, — пожал плечами Маати. — Я пока не готов с ним встретиться. Может, вечером. Главное, не сейчас.

Они надолго замолчали. С крон деревьев каркали вороны, подскакивая на тонких лапках, распластав черные крылья. Где-то в пруду вяло возились, посылая круги по воде, карпы-кои.

— Если я скажу, что мне очень жаль, легче станет? — спросил Бессемянный.

— Не особенно.

— И все-таки.

— Трудно поверить, что тебя это волнует, Бессемянный-тя. Мне казалось, ты обрадуешься.

— Совсем нет. С одной стороны, что бы ты ни думал, я не в восторге от твоих страданий. По крайней мере, пока. Вот если ты примешь Хешаево бремя… впрочем, тогда у нас обоих не останется иного выбора. С другой стороны, все это уподобляет тебя ему: женщина, которую ты любил и потерял, боль, которую носишь. Выходит, ты встал на тот же путь.

— Значит, когда ты говоришь, что тебе очень жаль, ты считаешь, что мне будет легче заменить Хешая?

— Невольно призадумаешься, стоит ли оно того, а? — произнес Бессемянный веселым тоном, но без улыбки. — Правда, едва ли дай-кво разделит наши тревоги. Тебе так не кажется?

— Кажется, — вздохнул Маати. — Зато он хотя бы знает, что правильно.

— Да мы и сами не дураки, — сказал Бессемянный. — Хотя насчет тебя я поторопился. Пока ты страдаешь, я что-нибудь придумаю. Может быть.

Маати повернулся к нему, но бледное гладкое лицо андата не выражало ничего, кроме легкого лукавства.

— Что именно? — спросил Маати. Бессемянный не ответил.

Ота пробудился от долгого сна к свету, льющемуся сквозь прикрытые ставни. На миг он забыл, что сошел на берег. Тело еще качалось, как на борту корабля. Потом светлое дерево и благовония, свитки и книги, запах и шум зимнего дождя призвали его к реальности, и он встал. В очаге горел огонь, освещая комнату изнутри. Хешая и Маати не было, зато на столе возле раскрытого письма от дая-кво стояло блюдо сушеных фруктов и свежего хлеба. Ота сел и поел в одиночестве.

Путь назад был нетруден. Река принесла его в Ялакет, а там он сел на груженный мехами торговый корабль до Эдденси. На борт Оту взяли с условием отработки проезда. Ота неплохо потрудился, даже завел дружбу с матросами и капитаном. «Сейчас они, наверное, просаживают последние деньги в веселом квартале, — подумал Ота. — Дают себе волю перед долгим плаванием».

Хешай как будто поправился, стал внимательнее и живее. Казалось даже, что они с Маати сблизились с тех пор, как Ота уехал. Видно, общие беды их объединили. То ли дело было в дурной вести о Лиат, то ли в его собственной усталости и растерянности, но Оте казалось, что что-то не так. В глазах у Маати поселилась странная, смутно знакомая печаль.

Перво-наперво Оте нужно было помыться. Потом навестить Лиат. А дальше… он еще не загадывал. К даю-кво съездил, вернулся обратно с советом, который, как оказалось, запоздал. Если верить Маати, Хешай-кво поборол болезнь без помощи учителя. Трагедия умершего ребенка стерлась из памяти горожан, а на первый план вышли другие скандалы: на северных полях гниет хлопок, один красильщик, проиграв годовое жалованье, свел счеты с жизнью, старая начальница Лиат — Амат Кяан — бросила работу и завела свое дело в веселом квартале. И снова грызутся между собой сыновья хайема.

Вопросы жизненной важности со временем решились сами, а лично Оте путешествие почти ничего не принесло. Захоти он, можно было бы поговорить с Мухатией-тя пополудни — вдруг Дом Вилсинов возьмет его назад до окончания договорного срока. Да мало ли в городе мест, где можно отработать еду и жилье? Перед ним лежал целый мир. Можно было бы даже воспользоваться письмом Орая Ваухетера и стать посыльным. Если бы не Лиат, Маати и жизнь, которую он выстроил под именем Итани Нойгу.

Ота задумчиво жевал ломтики сушеных яблок и слив, отмечая, как меняется вкус. А она не так уж плоха — жизнь Итани Нойгу. Немудреная работа, в которой он знал толк. Чуть больше усилий, и он легко получил бы место в торговом доме, у какого-нибудь чиновника или в любом из сотни других мест, где требовался бы человек со знанием азбуки и приветливым лицом. Полгода назад ему этого хватило бы. Ота или Итани? Вопрос все еще висел.

— Проснулся, — произнес тихий голос. — А дома еще никого. Вот и славно. Нам с тобой есть о чем поговорить.

Бессемянный прислонился к книжному шкафу, скрестив руки. Темные глаза смотрели оценивающе. Ота сунул в рот последнюю сливу и принял позу приветствия, уместную для простолюдина в адрес представителя утхайема. Насколько он знал, этикет обращений к андату на грузчиков не распространялся. Бессемянный отмел приветствие и выплыл вперед, шелестя шелковым черно-синим одеянием.

— Ота Мати, — произнес он. — Ота Неклейменый. Слишком мудрый для поэта и слишком глупый для клейма. Так вот ты каков.

Ота встретил взгляд мерцающих черных глаз и почувствовал, что краснеет. Слова возражения вертелись на языке, тело замерло в полупозе, но что-то в бледном лице-маске андата остановило его. Он опустил руки.

— То-то, — сказал Бессемянный. — Я надеялся, что ты не станешь отпираться. Время, знаешь ли, поджимает.

— Как ты узнал?

— Слушал. Хитрил. Обычный порядок действий для того, кто хочет выведать тайну. Ты уже виделся с Лиат?

— Еще нет.

— А что случилось, уже знаешь, да? Насчет черепицы.

— Маати рассказал.

— Черепица неспроста упала, — проговорил андат. — Ее сбросили.

Ота нахмурился, зная, что андат смотрит на него, вчитывается в лицо и движения. Он напустил на себя будничный вид — не без труда.

— Ты?

— Нет, боги упаси, — отозвался Бессемянный, усаживаясь на кушетку и поджимая ноги, словно на встрече старых друзей. — Во-первых, я не стал бы этого делать. А если б и стал, то не промахнулся бы. Нет, это работа Вилсина и его людей.