Дэниел Абрахам - Тень среди лета

Они любили друг друга медленно и осторожно, как будто к влечению примешалась печаль. Ее кожа отливала в свечном сиянии темным медом, а волосы — чернью, как вороново крыло. Утомленные, они откинулись на постель. Ота привалился к ледяной стене, чтобы Лиат легла поудобнее. Ее глаза были прикрыты, уголки рта — опущены. Когда она поежилась, Ота приподнялся и укрыл ее одеялом. Сам забираться под него не стал, хотя немного продрог.

— Тебя так долго не было, — сказала Лиат. — Порой я даже начинала думать, что ты не вернешься.

— Но ведь вернулся же.

— Точно, вернулся. Как там было? Расскажи.

И он стал рассказывать ей о своем плавании: как корабль ходил туда-сюда под ногами, как скрипели канаты и шумела вода, ударяя в борта. Рассказал о посыльном с его шутками и байками и о том, как Орай сразу угадал, что он оставил на суше подругу. О Ялакете — серых высоких домах и узких улицах с воротами, которые запирались на ночь.

Он мог продолжать и дальше — про дорогу к даю-кво, про гору, селение из одних мужчин, про странное полупредложение Дай-кво принять его обратно. Он был даже готов поведать даже об угрозах Бессемянного выдать его происхождение — с этой мыслью он еще не до конца сжился. О том, что, если Бессемянный останется жить, Итани Нойгу умрет… Однако Лиат дышала уже глубоко и мерно, а когда он приподнялся над ней, чтобы вылезти из постели, пробормотала что-то и забралась глубже под одеяло. Ота оделся. Ночная свеча показывала три четверти: ночь близилась к рассвету. Ота впервые заметил, что руки и ноги у него стали как ватные. Надо было где-то поспать. Снять номер, а может, какую-нибудь койку на пристани, в комнатушке с жаровней на девятеро упившихся моряков.

В желтом, как сливочное масло, свете общей комнаты все так же совещались, хотя тема определенно поменялась. Мадж, которая раньше только наблюдала, сидела теперь напротив Амат, тыча в стол пальцем, и то и дело разражалась долгой цепочкой звуков без заметных промежутков. Ее лицо раскраснелось. Ота слышал гнев в ее голосе, хотя не различал ни слова. Гнев и хмель. Амат оглянулась, заметив, что Ота спускается по лестнице. Она выглядела старше обычного.

Мадж проследила за ее взглядом, посмотрела на закрытую дверь у него за спиной и добавила что-то еще. Амат ответила на том же языке, спокойно, но твердо. Мадж встала, громыхнув скамьей, и направилась к Оте.

— Твоя женщина спать? — спросила она.

— Да, она уснула.

— У моя к ней вопросы. Разбуди ее, — сказала Мадж и встала в повелительную позу. От нее несло вином. Сзади Амат отрицательно покачала головой. Ота жестом извинился. Его отказ словно переломил что-то в островитянке. Глаза у нее заблестели, по щекам побежали слезы.

— Недели, — произнесла она умоляюще. — Я ждать много недели, и все зря. Здесь нет справедливость. Вы, люди, не знай справедливость!

Митат подошла к ней и положила руку на плечо, но Мадж вырвалась и выскочила в другую дверь, вытирая глаза. Когда дверь за ней закрылась, Ота принял позу вопроса.

— Мы сказали ей, что хай, возможно, пожелает провести собственное расследование. А она не поняла, зачем. Думает, он должен покарать преступников немедленно. Когда она услышала, что разбирательство откладывается… — объяснила Митат.

— Не стоит ее слишком винить, — добавила Амат. — Ей все это очень непросто.

Начальник стражи, огромный, как медведь, кашлянул. Увидев, как они с Амат переглянулись, Ота догадался, что речь об островитянке шла не раз.

— Скоро все это закончится, — продолжила Амат. — По крайней мере, для нас. Пока она здесь и готова выступить перед хаем, начало будет положено. А потом пусть едет домой, если захочет.

— А если она захочет сейчас? — спросила Митат, усаживаясь на стол.

— Не захочет, — ответила Амат. — Она в гневе и не уедет, пока не отомстит за дитя. Как Лиат, отдыхает?

— Да, Амат-тя, — отозвался Ота, принимая позу благодарности. — Спит.

— Вилсин-тя уже должен был ее хватиться, — сказала распорядительница. — Ей нельзя выходить наружу, пока все не уляжется.

— Что, еще одна? Да сколько можно? — проворчал Ториш Вайт.

Амат опустила голову на руки. Усталость и время согнули ее — она даже как будто съежилась, — но не сломили. В этот миг Ота проникся к старой наставнице Лиат восхищением.

— Утром я снаряжу гонца, — сказала Амат. — Среди зимы аудиенции приходится ждать не меньше недели.

— Так скоро? — воскликнула Митат. — Но ведь мы даже не знаем, где держали первую девушку и куда она сбежала. У нас не хватит времени ее разыскать!

— Мы воссоздали цепочку событий, — ответила Амат. — Если чего-то и не хватает, утхайем это выяснит, когда нас выслушает хай. Я, конечно, рассчитывала на большее, но хватит и этого. Должно хватить.

На памяти Марчата Вилсина лесные пожары не расползались быстрее, чем эта новость. Еще не рассвело, а прошение Амат Кяан уже попало в руки слуг Господина вестей — раскормленного хайского секретаря, чей титул Вилсин давно считал образчиком глупости. Когда солнце встало на две ладони, в баню к Марчату прибыл посланец с запиской от Эпани. Сверчок-паникер переписал для него основной смысл прошения, да так спешил, что получились едва разборчивые каракули. Впрочем, это было уже неважно. Колесики завертелись.

Письмо Эпани плавало по воде. Зимой, пусть и несуровой, вода в бассейне подогревалась, и от тонущей бумаги шел парок. Чернила размылись, едва соприкоснувшись с водой, и исходили в глубину темными нитями-тенями. Все кончено. Марчат подумал, что уже не в силах помочь миру, и эта мысль, как ни странно, вызвала облегчение. Из ночи в ночь, с тех пор, как Бессемянный, этот хайятский божок-призрак, заявился к нему домой, Марчат не смыкал глаз. А ведь когда-то он слыл умным человеком! Однако в те черные дни ему ничего не приходило в голову, ни единой идеи, ни плана, который изящным ударом все бы предотвратил. Теперь, перед лицом неминуемой беды, он мог лишь одно — прекратить думать. Марчат закрыл глаза и на миг отдался притяжению глубины, уйдя с головой под мелкую водную рябь. Да, наконец больше ни о чем не надо думать.

Он лежал под водой, пока не закололо в груди, и даже дольше, не желая нарушать мимолетное ощущение покоя. Однако время и легкие не ждали. Марчат вынырнул и вылез из бассейна. Вода стекала с кожи, покрывая ее мурашками. Марчат поспешно вытерся по пути в раздевалку, где жар от широкой черной жаровни мешался с водными парами. Для жителя Сарайкета малейшее дуновение холода было бы губительно. Летние города не мыслили себя в морозы, и Марчат, проведший здесь полжизни, наверное, тоже. Натягивая шерстяные халаты — слой за слоем, — он с удивлением осознал, что не помнит, когда в последний раз видел снег. Тогда он, наверное, и не подозревал, что больше снега не увидит, иначе бы постарался сберечь его в памяти.