Дэниел Абрахам - Тень среди лета

В седине зимнего тумана улицы походили на воспоминания — вот из мглы выплывал знакомый фонтан, обретал форму и вес. Резные фигуры корабля и рыбы, орла и лучника отливали каменным глянцем, а стоило удалиться — блекли, серели и наконец смешивались с темнотой и обращались в ничто. Амат задержалась у прилавка на набережной, купила кулек жареного миндаля, покрытого бурым сахаром. Женщина, которой она отдала полосу меди, приняла позу благодарности. Амат пошла к кромке воды, разглядывая прячущиеся под парапетом волны, вдыхая привычную смесь запахов соли и пряностей, курений и отбросов. Она резко подула на сладости, чтобы остудить их, как когда-то в детстве, и приготовилась к последней встрече. Опустошив кулек, Амат смяла его и уронила в море.

Дом Вилсинов одним из первых показал своей бурной деятельностью, что сулит новое будущее. Еще не дойдя до имения, Амат встретила несколько повозок, мчащих в противоположную сторону. Склады стремительно опустошались, товары отправляли в Гальт или Западные земли. Людские очереди, стекающиеся к знакомому подворью, напомнили Амат дорожки муравьев вокруг куска сахара. Она задержалась перед Древом гальтов, презрительно оглядела его и… нашла забавным, чем удивила саму себя. Видимо, ей тоже оказалось не под силу задерживать дыхание целых три недели.

— Амат-тя?

Она обернулась. Во дворе стоял Эпани, тщедушный домоправитель Вилсина, который стал распорядителем после нее. Он сложил руки в позе приветствия, хотя на его лице застыла неловкость. Амат ответила сообразно, только более изящно и вежливо.

— Передай, что я хочу с ним поговорить, хорошо?

— Он не… то есть…

— Эпани-тя. Ступай, скажи ему, что я здесь и хочу с ним поговорить. Я не спалю дом в твое отсутствие.

Видимо, укол подействовал, и Эпани ушел в темные недра дома. Амат подошла к фонтану и стала слушать журчание воды, точно голос старого друга. Кто-то, вдруг заметила она, выловил из него все медные полоски, брошенные на счастье. Дом Вилсинов ничего не оставлял позади.

Эпани вернулся и молча провел ее знакомыми коридорами в комнаты для личных встреч. Там было все так же темно, если не считать света от крошечного окошка и теплого, оранжевого пламени лампы. За столом сидел Марчат Вилсин. Его лицо, подсвеченное с разных сторон, как будто принадлежало двум людям. Амат сложила позу приветствия и благодарности. Марчат неловко, почти неуверенно, ответил простой позой радушия.

— Не ждал, что увижу тебя снова, — промолвил он осторожно.

— Однако я здесь. Вижу, слухи верны: Дом Вилсинов и впрямь подался в бега. А как же репутация? Могут подумать, что ты струхнул, Марчат-тя.

— Так и есть, — спокойно ответил Вилсин, точно они обсуждали цены на краску. — В Сарайкете стало слишком опасно вести дела. Дядя вызывает меня домой. Должно быть, на него снизошло прозрение, и он испугался. То, что к весне мы вывезти не сможем, распродаем себе в убыток. Дому нужны будут годы, чтобы оправиться. И, конечно, я отплываю на последнем корабле. Ты пришла сказать, что готова выступить перед хаем?

Амат приняла позу, требующую пояснения, более небрежную, чем надо бы. Она подразумевала иронию, и Марчат, судя по робкой усмешке, догадался об этом.

— Мое положение несколько пошатнулось с тех пор, как жертва, которой предстояло тронуть сердца утхайема, убила поэта и уничтожила город. Во мне начали сомневаться.

— Так это все-таки она?

— Наверняка не знаю. Похоже на то.

— Я бы посочувствовал, но…

Амат не считала лет, потраченных с Вилсином за разговорами, будь то утренние встречи в бане или беседы во время прогулок. Она их ощущала всем телом, как старую привычку. Амат села, тяжело вздохнула и покачала головой.

— Я сделала, что могла, — произнесла она. — А теперь… кто мне поверит? И что это изменит?

— Кто-нибудь, может, и поверит. Из других хаев.

— Если бы ты так думал, твои молодцы меня бы уже удавили.

Вилсин помрачнел. В уголках его глаз спряталась не то боль, не то печаль.

— Мне это было бы неприятно.

Прозвучало очень правдиво, но Амат рассмеялась. А может, как раз поэтому рассмеялась.

— Лиат Чокави еще у тебя? — спросил Марчат и тут же изобразил позу благих намерений. — Просто у меня ее старые вещи — целый ларь. Ну, и еще пара мелочей там завалялась. Извинением это не назовешь, и все же…

— К сожалению, нет, — ответила Амат. — Хотя я предлагала ей место. Боги свидетели, мне бы пригодилась помощь знающего человека. Она ушла с учеником поэта. Похоже, они — друзья сердца.

Марчат хмыкнул.

— Тоже мне парочка! — промолвил он с удивительно мягкой иронией.

— Вели Эпани подать нам чая, — предложила Амат. — Хоть будет польза. А потом поговорим о делах.

Марчат сделал, как она просила, и вскоре Амат уже держала в руках прелестную чашечку и дула на горячий чай. Марчат налил и себе, но пить не стал. Он сложил руки и оперся на них бородой. Амат чувствовала, что он замолчал не нарочно — просто не знал, что сказать. Значит, первый ход был за ней.

— Мне кое-что от тебя нужно, — сказала она.

— Сделаю что смогу, — отозвался он.

— Нантаньские склады. Я хочу снять их у Дома Вилсинов.

Марчат откинулся назад и склонил голову набок, словно пес, услышавший новый звук. Потом принял позу вопроса. Амат отпила чай, но тот был еще слишком горяч, и она поставила чашку на стол.

— Поскольку андат нас покинул, я собираюсь вложить средства в Дом чесальщиков. Мне удалось разыскать десятерых человек, которые прочесывали хлопок при прошлом андате. Они хотят быть десятниками. Первые договора всегда идут сложно. Есть люди, которые желают вложить свои средства, при условии, что я найду помещение. Кроме того, их беспокоит, что я плохо рассталась с предыдущим работодателем. Если ты сдашь мне склады, я разом решу оба вопроса.

— Но Амат…

— Я проиграла, — сказала она. — И ты это знаешь. Я делала все, что могла, но события повернулись против меня. Теперь мне остается либо упорствовать с обвинением, убеждать тех, кого могу убедить ценой последнего доверия к себе, либо затеять новое дело. Основать законное предприятие, сплотить город, помочь ему залатать раны, насколько это возможно. Помирить тех, кто считает себя соперниками. Однако на два фронта меня не хватит. Нельзя, чтобы обо мне отзывались, как о старухе, которая шарахается от теней, пока я буду уговаривать ткачей и канатчиков, извечных врагов, пожать друг другу руки.

Марчат Вилсин поднял брови. Амат видела, как он на нее смотрит: словно вина и ужас, угрозы и предательство на миг забылись, и они снова вступили в игру под названием «купи-продай», где им не было равных. У Амат сжалось сердце, но она это утаила, как Вилсин таил от нее свои чувства. В лампе затрещало пламя, так, что вздрогнул абажур, и снова загорелось ровным светом.