Генри Олди - Русская фэнтези-2009. Разбить зеркала

Он вылетел из зазеркального иномирья, сметая с тумбы трюмо пакет с пельменями, и растянулся на полу прихожей, едва не въехав головой в подставку для обуви.

Из-за двери, с лестничной площадки, донесся топот и гогот — это, прыгая по ступеням, промчалась орда подростков.

Он медленно поднялся с пола, бросил взгляд на свои руки, ожидая увидеть на них кровь — но не было там никакой крови. С опаской шагнул к зеркалу, готовый в любое мгновение отскочить назад, поднял глаза — и встретился взглядом со взглядом отражения.

Обычное знакомое лицо, лицо зауряда — и никаких кровавых следов на этом лице. Обычный человек на фоне зазеркальной входной двери и вешалки.

Но теперь он знал.

— Так вот ты где сидел, мистер Хайд, — медленно произнес он и подмигнул своему отражению.

Отражение синхронно проделало то же самое. Или все-таки была какая-то задержка — в миллионные доли секунды?..

Он чувствовал, что изменился, что теперь его стало больше — не физически, а как-то по-иному — он не знал, какое определение здесь можно подобрать. Какая-то часть словно приросла к нему, воссоединилась с ним, как воссоединялись капли жидкого металла в голливудском роботе-терминаторе.

Зеркало было не просто стеклом, отражающим реальность. В зазеркальных пространствах существовали утраченные (или еще не обретенные?) части личности всех живущих на Земле — а может быть, даже и тех, кто уже покинул этот мир… или еще не воплотился в нем.

Он еще раз, весело и многообещающе, подмигнул отражению, поднял пакет и пошел на кухню варить пельмени.

Сбить спесь с высокомерного, самоуверенного борова-босса ему удалось с чуть ли не фантастической скоростью и легкостью. «Учти, сволочь, мне терять нечего, — заявил он, нависая над столом, так что побледневший толстяк сжался в кресле. — На мелкие кусочки пошматую, гнида, и никто ничего не докажет». Видимо, что-то необычное, угрожающее уловил босс в его глазах, видимо, понял, что это вовсе не шутки, не напускное. А может быть, заметил, проявившимся глубинным зрением разглядел чужую кровь на руках подчиненного — хотя внешне руки были как руки… Или блеснул на мгновение незримый тяжелый меч в этих руках?..

Условия контракта были пересмотрены, и отныне он мог получать за свой труд столько, сколько действительно заслуживал — если даже не больше.

Секретутка сломалась еще быстрее. Улучив момент, когда босс укатил по делам на своем роскошном ровере, он вошел в приемную, решительно прошагал к конторке и, схватив за руку длинноногую златовласку, буквально вырвал ее из кресла и втолкнул в директорский кабинет. Защелкнув замок, бросил ошеломленную девицу лицом на стол и прорычал: «Если только пискнешь — размозжу башку!» Задрав ей юбку и даже не стянув, а попросту разорвав тонкие ажурные трусики, с разгона вошел, вонзился в нее сзади, резкими ударами, словно гвоздь, вколачивая свой клинок во влажную горячую плоть. Златовласка даже не пыталась сопротивляться, кричать — и он, упиваясь собственной атакой, резко перевернул ее, швырнул на пол и бурно кончил прямо на ее лицо с широко распахнутыми перепуганными глазами.

«Утрись!» — Он ногой подвинул к ней остатки трусиков. И ничего — утерлась. И потом не стала поднимать никакого шума — и он был уверен в том, что превратился для нее в господина, повелителя, властного над ее жизнью, а она безропотно приняла статус рабыни…

В тот же день, вечером, дошла очередь и до дебилоподобных подростков. Возвращаясь домой, он не заскочил торопливо в подъезд, как делал это раньше, а, остановившись у дверей и резко повернувшись к плюющейся шайке, ткнул пальцем в грудь самого наглого и мордатого — словно намереваясь пробить тому ребра и продырявить сердце. «Слышь, ты, кусок дерьма, — обратился он к оторопевшему акселерату, — если будешь еще здесь харкать, я эти плевки твоим хлебальником вытру. — Обвел взглядом онемевшую шайку и добавил: — И вашими тоже».

И эти волчата, так же, как и босс, и секретутка, каким-то древним, полустертым инстинктом уловили исходящую от него смертельную угрозу. Увидели его — иного, способного на все.

И перенесли свои вечерние сборища у подъезда подальше, на территорию детского сада, обрамленного железобетонными коробками многоэтажек.

Жизнь его круто изменилась. Появилась в ней некая насыщенность, отточенность, завершенность, словно карандашный рисунок на бумаге превратился в горельеф… нет, в скульптуру, изваянную подлинным мастером. Плоский набросок зауряда преобразился в того, петергофского, Самсона из рекламы пива «Балтика», голыми руками раздирающего пасть льву.

Приходя домой, он победоносно подмигивал отражению — и отражение понимающе подмигивало в ответ.

Он не знал, как идут дела у отражения, там, за зеркалом, — да и не интересовали его эти дела. Он жил собой и для себя — и был доволен этой своей новой жизнью.

…Но все чаще и чаще чудилось ему, что руки его покрыты кровью… чужой кровью…

Он подолгу намыливал их, тер губкой — но странное ощущение не исчезало. Ладони были липкими, ладони были мокрыми, и на всем, к чему они прикасались, оставались кровавые пятна. Он знал, что, кроме него, никто не видит этих пятен, но они — были.

Потому что когда он ложился спать, в городе совершались убийства. Жестокие, непонятные убийства, с вырыванием сердца жертвы — в ночном парке, на берегу реки, в кривых окраинных переулках. Он читал газеты, он смотрел телевизор, он слушал разговоры — и знал, что именно его руки творят эти бессмысленные зверства. Творит именно он, хотя, просыпаясь, не помнит об этом.

А руки — помнили.

И где бы он ни находился — с рук его постоянно стекала тягучая чужая кровь.

— Хватит! — сказал он отражению. — Уймись! — но отражение притворилось, что не слышит его.

Кровь капала с его рук, заливая будильник и флакон одеколона «Спортклуб», и зеркальная твердь была испещрена кровавыми отпечатками его пальцев.

— Ах так? — процедил он, кривя лицо в болезненно-злой гримасе, и обшарил взглядом прихожую. Схватил лежащий на подставке для обуви молоток и с размаху, изо всей силы, саданул по собственному зеркальному лицу. — На, полу…

Нашли его тело только тогда, когда пополз на лестничную площадку зловонный запах разлагающейся плоти.

Взломали дверь — и тех, кто заглянул в прихожую, чуть не вывернуло наизнанку, и к трупному смраду добавилась вонь опорожненных утроб. Вся прихожая от пола до потолка была заляпана кровью, и повсюду были разбросаны окровавленные, уже ничего не отражающие зеркальные осколки. Трюмо, покрытое кровавыми пятнами, было разбито, а на тумбе валялся красный от крови молоток.

Труп лежал у самого порога, на спине, руки, ноги и голова были на месте, а вот лицо… Создавалось такое впечатление, что молотком били не по зеркалу, а именно по лицу. Били долго, с силой, изломав все кости — и это жуткое месиво даже отдаленно не напоминало человеческий облик.