Андрей Сердюк - Золотая Пуля, или Последнее Путешествие Пелевина

— Дядь Володь, а пожрать что-нибудь есть? — спросила девчонка и, не дождавшись ответа, направилась к холодильнику.

Виктора при виде того, как она его открывает, передёрнуло.

— Подожди ты, — попытался остановить её Сорокин, — Видишь, гость у нас. Познакомься. Это Виктор Пелевин. Виктор Олегович. Знаменитый писатель.

— Знаю, в школе когда-то проходили, факультативно, — не оборачиваясь, пробурчала девчонка, открыла холодильник и вытащила из его чрева полпалки сервелата.

Пёс тут же отвалил от Виктора и пошёл вприсядку у ног хозяйки.

— А это вот чудо, Витя, зовут Йоо, — представил Сорокин племянницу.

— Очень приятно, — кивнул воспитанный Виктор.

Самой Йоо было по барабану приятно там Виктору или нет, — она уже делила найденную пайку с не менее голодным, чем она сама, псом.

— Никакой культуры, — посетовал Сорокин.

— Кто бы говорил, — огрызнулась Йоо.

— Интересное у тебя имя, — сказал Виктор, ещё не определившись, как на неё реагировать.

— Имя, как имя, — пробурчала Йоо.

— Это её отец-сумасброд так обозвал, — пояснил Сорокин.

— А кто у нас папа? — чисто из вежливости поинтересовался Виктор.

— Папа у нас по нефти, — доложил Сорокин. — Чапа Уркин. «Йошкар-Ола-ойл», — слышал?

— Ну, что-то такое вроде, — неуверенно протянул Виктор.

— Вот всё из-за нефти-то и случилось… Когда все эти заморочки с «Юкосом» начались, когда Ходорковского прессовать начали, тогда Чапа ей имя новое и организовал, — Сорокин кивнул в сторону племянницы, яростно разрывающей колбасу крепкими молодыми зубами, — Раньше её, вообще-то, Наташкой звали.

— А причём здесь «Юкос»? — искренне не понял Виктор.

— Как это причём! Как это… Когда «Юкос» равноудаляли, всем же страшно было, особливо тем, кто в аналогичном секторе, — у кого, так сказать, руки по локоть в нефти. Вот ейный папаша тогда с перепуга и учудил… такой вот… упреждающий ход…

— Конём?

— Ага, — кобылой степной… Если уж сам Ходорковский попросил Высокий Суд Да Дело считать его Ходхоббитским, то что уж об остальных говорить. А Чапа… Он же хитрый азият — Чапа-то наш. Чтобы подобных наездов избежать, стал срочно позиционировать свой бизнес как самый что ни на есть прозрачный. Как честный-пречестный… Для начала пропиарился, конечно, всячески. Далее по известной программе. Все задницы государственные обцеловал, обозначив лояльность. Погонам: кого можно — припугнул, кому должно — откатил, с кем возможно — перетёр. Потом о своих социальных начинаниях объявил. Громко-громко так. С экрана, в прайм-тайм, — как положено. Ну там, — даёшь Фонд содействия фонду поддержки фонда помощи детям-сиротам! Сам понимаешь… Ну а для закрепления в общественном сознании своей пушистости, Чапа одного музыкального продюсера напряг. К Наташке, к будущей нашей Йоо, его приставил. Разю Громова. Не слыхал? Да что ты! Парень — просто волшебник. «Честная Йоо», — помнишь такой хит?

— Нет, — сознался Виктор.

— Тундра, — махнул рукой Сорокин.

— Верхняя тундра, — поправил его Виктор и попытался оправдаться: — Я тогда, наверное, за Хазарской Стрелой ходил. А может за Хорошей Миной.

— А-а-а! Ну, раз так, тогда прощаю… Так вот. Рассказываю. Разя из нашей Наташки всего за какой-то месяц настоящую попсячую звезду сделал. Я тебе говорю, — парень просто волшебник. Она ведь у нас с малолетства одними только этими восточными драчками занималась… В секциях на татами чуть ли не ночевала. Доски ломать, кирпичи крушить, — такая вот у неё была музыка. Ну, голоса у неё естественно никакого, — только и умела этот свой «банзай» проорать. Со слухом опять же у неё не шибко густо. Но, представляешь, раскрутил. Сделал из говна конфетку. Выполнил Чапин заказ на все сто… Для начала написал он ей такую забубённую песенку…

— Ы ыы жама жашышыла! — умудрилась возмущёно крикнуть Йоо, не переставая при этом жевать, — желваки на её монгольских скулах бродили как барханы по пустыне во время песчаной бури.

— Ага, сама, — отмахнулся от неё Сорокин и продолжил: — В той песне Наташка явилась в образе такой, знаешь, юной и непорочной невесты, — некоей Честной Йоо… Честной, но бойкой. Такой, которой, понимаешь, в рот палец не клади. Но, в первую очередь, конечно, — честной. Полтора года по всем станциям крутили, во все хит-парады вставляли, клип на эту песню по всем каналам… Даже странно, что ты не слышал. Такой, скажу я тебе, промоушен агрессивный был! Такие деньги в ротацию вбухали! Бешеные просто. Но не зря. Теперь кого не спроси, а какая она Йоо, девяносто девять процентов электората хором ответят — честная. Вот разбуди и спроси — какая? Однозначно спросонья: честная. Нет, ты понимаешь, как Чапа дело-то обставил? Какая она «Йошкар-Ола-ойл»? Честная! Вот такое тебе нейро-лингвистическое программирование, вот такое тебе «как завоевать друзей». Попробовали бы эти ряхи из Генпрокуратуры потом объявить, что ОАО «ЙОО» не честное, — хрен бы кто им поверил.

— Грамотно обставились парни, — согласился Виктор.

— Да, толково. И Наташка, к тому же, была к делу приставлена. А вот сейчас… — Сорокин огорчённо махнул рукой, — Сам понимаешь, — у папы другие горизонты, новые проекты, уже с америконасосами, — а вступившие в силу контракты с америкоподсосами это уже стопроцентная страховка. Если не двухсотпроцентная. Американ эйер форс, Четвёртый флот и дяденьки из госдепа это, согласись, покруче будет всяких там Росгосстрахов и своих человечков в Кремле. Смысла спонсировать творчество дочкино теперь ему никакого… Короче, сдулся весь этот джаз. Разя Наташку со двора погнал. Проект закрыл. У него этих Наташек… Ну, девчонка наша отца родного с ходу за это прокляла, отреклась и во все тяжкие… Школу бросила. С уличной бандой какой-то связалась… Родня еле выловила её. В каком-то притоне. Отмыли, тыков вставили и ко мне привели. Чтоб, значит, уходом за дядькой-инвалидом вину перед семьёй искупила.

— Ну и как?

— Да никак! Я её, наверное, прибью скоро. Веришь?

Виктор, глянув на то, как девчонка и пёс отчаянно возятся, пытаясь вырвать друг у друга последний кусок, Сорокину поверил. Когда-нибудь, наверное, точно прибьёт.

— Йоо! Дюк! — для порядка и блезиру гаркнул Сорокин. Но какой там, всё без толку. Кричи не кричи. Оставалось ему только на судьбу свою горькую случаем забредшему приятелю пожаловаться: — И что я, по-твоему, смогу в такой суетной обстановке для вечности сотворить?

Виктор ничего не ответил, только плечами пожал. А про себя подумал, что писателю, как и разведчику, лучше всё же вообще никаких родственников не иметь. Не близких, не дальних. Никаких. Никакой семьи. Вовсе… Иначе кончишь, как софьетерпец и первый толстовец Толстой, — на случайной скамейке.

— Послушай, Вить, а может ты их с собой возьмёшь? — осенило вдруг Сорокина, вероятно от глубокого и дремучего отчаяния, — Нет, правда, а что если ты их с собой в Путешествие… того… возьмёшь. Они такие… Они пригодятся. И обузой не будут.