Марина Дяченко - Бастард

Путники стояли под черным, сожженным молнией дубом — обугленным, неподвижным, как изваяние. С утра было холодно и сыро; Илияш за полдня успел трижды сбиться с дороги.

— Что ж ты, — процедил Станко сквозь зубы. — А хвалился, проводник…

Тот пожал плечами:

— От похвальбы язык не отвалится… А места эти знаю плохо, потому что никогда такой дорогой в замок не ходил. Ты думаешь, у князя сыновей пруд пруди, и каждый день к замку шастают?

Станко фыркнул, хотел ответить — и замер с открытым ртом.

Совсем недалеко, да вон, пожалуй, за теми кустами, кто-то тонко вскрикнул. Вскрикнул коротко, будто от боли — «Ай!» Станко схватил Илияша за локоть, и тут же до путников донесся пронзительный, отчаянный крик:

— А-а-а! Помогите!

Кричал ребенок. Мальчик или девочка не более десяти лет от роду. Голос срывался, захлебывался, звал опять:

— На помощь! На помощь!

Добрые духи!

Илияш перехватил Станко на бегу, ловко подставил ногу, повалил в траву:

— Куда?! Ловушка, дурак!

— Сам дурак! Там человек! — орал Станко, отталкивая проводника руками и ногами. — Ты слышишь?! Там ребенок!

— Какой ребенок?! — Илияш схватил его за шиворот, сдавил шею, как тисками, ткнул лицом в землю. — Ты ребенок, ты! Ты глупый ребенок, оста…

— Помоги…

Станко слышал такой крик раньше. Пронзительный, захлебывающийся, полный ужаса крик. Ему было лет четырнадцать, летом, в ужасную жару, взбесилась деревенская собака. Дочке школьного учителя было лет семь, бешеному псу и девочке суждено было встретиться на пустынной улице. На шум выбежали люди; девочка заходилась криком, но помочь ей было уже нельзя. Собаку зарубил топором бывший наемник Чаба, учитель чуть повредился в уме, и осенью школа не открылась, как обычно, каникулы, на радость детворе, тянулись до самой зимы…

— Помоги-ите!!

Вывернувшись, как змея, из рук удерживающего его Илияша, Станко выхватил меч и поспешил на помощь. Он летел, едва касаясь земли, меч бледно полыхал на горе всем злодеям мира, и в широкой мускулистой груди желание спасать переплелось с восторгом от собственной смелости.

Браконьер, кажется, бежал следом. Один раз его пальцы ухватили Станко за ворот — и соскользнули, не удержав. Кусты раздались, не вынеся напора; в стороны полетели обломанные ветки и сорванные листья. Размахивая мечом, Станко вылетел на песчаный склон, и на языке его готовы были слова грозный оклик, вызов, властный приказ.

Но приказывать было некому; перед ним лежала круглая воронкообразная выемка, крутые песчаные склоны ее были пусты, и напрасно Станко вертел головой, высматривая окровавленного ребенка и мучивших его мерзавцев.

Удивленный, но нисколько не утративший боевого запала, Станко поднял меч.

Сухо зашелестел песок. Дунул ветер и ощутимо толкнул Станко в спину. Через кусты проламывался Илияш:

— Назад! Наза…

Ветер обернулся ураганом. Земля под ногами Станко пришла в движение, песчаный склон стал зыбким, как вода, и пластами стал стекать вниз, вниз, к центру воронки, на дно ее…

У Станко расширились зрачки. На дне воронки обнаружилась круглая черная дыра, она была центром урагана, к ней тянулись, истязаемые ветром, ветви кустов и окрестных деревьев, и к ней же с неумолимой силой влекло Станко, защитника детей.

— Помоги!.. — тонко донеслось прямо из дыры, крик превратился в издевательское бульканье, и Станко, не веря своим глазам, разглядел обрамляющие дыру черные губы — тонкие, морщинистые, будто песьи.

Он забарахтался — совсем как букашка, угодившая в гости к муравьиному льву. Как букашка, он был слаб и беспомощен; как букашка, он что было силы стремился вверх — и сползал вниз, влекомый, всасываемый, втягиваемый. Добрые духи, к чему тут меч?!

— «Зажора»! Это «зажора»! — надрывался где-то наверху забытый Илияш.

Пасть, кажется, ухмыльнулась. В утробу ее ветром вносило сорванные листья, комариные стаи, зазевавшихся пташек… Станко был желанным угощением, изысканным блюдом на этом скудном столе, ему казалось, что он видит на растянувшихся черных губах мутные капли алчной слюны.

Он упал на четвереньки (меч ужасно мешал) и принялся вырываться с удесятеренной силой. Рядом с ним боролся за жизнь невесть как угодивший в ловушку суслик. Усилия обоих были совершенно безнадежны.

Пасть удовлетворенно заухала. Оглянувшись через плечо (глаза слезились от набившегося в них песка) Станко увидел черные губы совсем рядом.

И только тогда он все понял и испугался.

Испуг лишил его силы; пасть чмокала, пуская слюну, и готова была ухватить Станко за ногу.

— Сгинь!

Выкрик, резкий, свирепый, хлестанул откуда-то сверху. Сразу вслед за выкриком прямо в черную губу ударил камень.

Губа треснула. Из трещины показалась черная густая жидкость. За первым камнем подоспел второй.

— Сгинь! Сгинь!

Дикий вой вырвался из недр земли. «Зажора», которая уже столетия не встречала сопротивления, возмущалась.

По лицу Станко проехался тугой конец веревки:

— Ну! Ну-у! — кричал где-то Илияш.

Ветер изменил направление. Пасть уже не втягивала воздух — выдыхала, и в ноздри Станко ударила волна смрада.

— Ну!!

Он вцепился в веревку. Песок на мгновение перестал оседать, и, чуть не падая с ног от мощных рывков Илияша, Станко одним махом преодолел половину расстояния от пасти до края воронки.

Пасть снова взревела — на этот раз теряя драгоценную добычу. Песок хлынул вниз — и Станко сразу потерял большую часть своего успеха.

Он не видел Илияша, только чувствовал, как дрожит от напряжения веревка. Рывок… Еще…

В это время суслик, товарищ Станко по несчастью, проиграл свою битву.

Столь мелкая добыча все же на прошла для «зажоры» незамеченной — она сглотнула. Песок снова приостановился; веревка зазвенела, как струна, и край воронки снова стал приближаться.

Ближе… Ближе… Вот протянутая рука Илияша… Вот Станко вцепился в эту руку…

«Зажора» покончила с сусликом. Станко показалось, что руку его сейчас вывернет из плеча — такой силы рывок дернул его назад.

Илияш что-то кричал — свирепое, злое, слов не разобрать… Его тоже тянуло в воронку, но Станко видел рукоять кинжала, вогнанного в землю, рукоять, удерживающую Илияша на самом краю…

Пасть исходила ревом. В реве этом обезумевшему Станко тоже чудились слова — нечленораздельные, ведь черные губы не созданы для бесед… Борода Илияша встала дыбом.

— А-а-а!

Неуклюже, как лягушка на рыболовном крючке, Станко вылетел из воронки — так могла бы чувствовать себя жареная курица, покидая тарелку, где ее чуть не сожрали.

— Ты добрый, выходит? — сладко спросил Илияш.

Они брели по дну длинного сырого оврага, над головами надсадно визжали стаи комаров и прочей кровососущей мелочи. Станко едва перебирал ногами; ныли суставы, саднили ладони, а скула, к которой от души приложился браконьер, вообще потеряла чувствительность.