Марина Дяченко - Бастард

Он через силу усмехнулся:

— Нет, ты не знаешь, ты молод, и ты воспитан в строгости… Для тебя маленькая Вила стала главным событием жизни, и тут я виноват… Кругом я виноват перед тобою, Станко, и путешествие это дурацкое я же сам, считай, и устроил…

— Нет, — сказал Станко шепотом. Князь тяжело опустился в кресло:

— Да… Женщины давно не забавляют меня, я привык читать их, как ноты… Но с тех самых бешеных времен во мне живет ерничество, страсть к авантюрам и мистификациям… Что не совсем приличествует, мягко говоря, не очень-то молодому человеку. В поисках приключений я и нашел тебя. Твой рассказ позабавил меня и заинтересовал, вот я и придумал себе веселое развлечение… Не встреть ты меня там, на полянке — далеко бы, конечно, не ушел.

— Нет, — сказал Станко безнадежно. — Я пробрался бы… Как-нибудь…

— Ты попался бы на границе, тебя доставили бы в замок, я послушал бы твой рассказ в камере пыток и без сожаления велел бы повесить на стене… Да, Станко. Тут много ходит… смельчаков. Кого-то богатства интересуют, кто-то жаждет княжеской крови за какую-то давнюю обиду… Но назвался сыном ты один, и в замок вошел ты первый…

Он потер подбородок — видно, непривычно было ощущать его голым:

— Да, ты ловок, далеко забрался, я думал, тебя возьмут где-то около кухни… Трудно было?

— Трудно, — сказал Станко.

Где-то далеко внизу перекликались сторожа. Князь навалился локтями на стол:

— Ты был для меня букашкой, Станко… Занятной букашкой. А стал… Видишь ли, никому на свете я не рассказал бы того, что рассказал тебе. И еще расскажу. Послушай: из множества женщин своей юности я… помню одну. Помню, Станко, как она стоит в дверях, улыбается и уходит. Только это… Улыбается и уходит. Помню до мелочей ее лицо… Но ни имени, ни кто она… Не знаю.

— Это была моя мать! — крикнул Станко и испугался своего крика.

Князь опустил голову:

— Может быть… Помнишь, я спрашивал, какого цвета волосы у твоей матери?

— Не важно, — Станко говорил быстро, будто упрашивая, будто боясь, что что-то ценное, неуловимое, какая-то крохотная надежда сейчас потеряется. — Не важно… Какие волосы… Волосы в человеке… Не главное… Но я знаю… Это моя мать… Я узнал ее…

Он подался вперед, просительно заглядывая князю в глаза, глотая слезы:

— Она была красавица… Она была хорошая… И вы любили ее, любили по-настоящему… Это правда, это самая правдивая правда… Она любила вас, но злые люди…

Он осекся и замолк. Злые люди… Разлучили. Какая красивая детская сказочка.

— Ну вот и все, Станко, — тихо сказал князь. — Я сказал тебе все, что хотел… И что мог сейчас сказать. А теперь…

Он поднялся. Лицо его снова стало, как на портрете — хищное и надменное. Он хлопнул в ладоши.

Сразу два лакея вбежали и замерли в поклоне.

— Огня, — уронил князь, и оба схватили по светильнику.

— Вперед, — сказал князь, и оба, передвигаясь на полусогнутых, распахнули перед ним створки двери, приглашая выйти.

— Пойдем, Станко, — сказал князь обычным своим голосом. — И возьми меч.

Они прошли узким полутемным коридором, и другая пара лакеев, тоже со светильниками, распахнула перед ними другие двери.

Разбежавшись в темноте, слуги в одно мгновение засветили множество факелов — стало светло, как днем. Князь кивнул — слуги исчезли.

Это был зал — совершенно пустой, стены его были сплошь увешаны оружием, здесь были пики, алебарды, мечи, трезубцы, арбалеты, шпаги, кинжалы — целый арсенал смертоносного железа. Рукоятки кривых ятаганов украшены были шелковыми кистями, яркими, как крылья бабочек; тяжелые, утыканные шипами палицы оттягивали удерживающие их цепи. С круглых и треугольных щитов скалились увенчанные коронами звери, один другого свирепее; боевые панцири, пустые изнутри, пугали схожестью с живыми людьми. И снова картины в тяжелых рамах, Станко различал только белые пятна многочисленных лиц…

В дальнем конце зала помещалась высокая золотая подставка с ножкой в виде птичьей лапы; на подставке покоилась атласная подушечка, а на подушечке лежал предмет, который Станко силился и не мог рассмотреть.

— Раньше здесь был тронный зал, — буднично сообщил князь, — здесь вершили суд, карали и миловали… Порой и казнили здесь. Как сказала твоя мать — «казни его»?

Станко обдало холодом, мурашки забегали по спине, рука с мечом дрогнула:

— Нет… Не надо… Этого вспоминать…

— Теперь здесь оружейная, — продолжал князь, как ни в чем не бывало. — Здесь прекрасный выбор оружия, но тебе лучше биться своим мечом. Он совсем не плох, и ты к нему привык…

Станко молчал, глядя в мозаичный пол, перед глазами у него стоял Илияш, такой, каким он его помнил — веселый, с бородой…

— А я, если ты не против, выберу себе… У каждого меча здесь особая история, и на счету каждого десятки жертв… Наши предки были безжалостны, Станко, и наградой, и приговором им служила эта вещь, — князь кивнул на предмет, покоящийся на подушечке, и Станко наконец-то понял, что это такое.

— Венец… Это… Тот самый венец?

Князь кивнул, выбирая оружие.

«Бывало так — свершил месть и заполучил власть одним ударом… Ты вот что станешь делать… с княжеским венцом?»

— Я, пожалуй, возьму вот это, — князь взвешивал в руке длинный меч с рядом зазубрин с одной стороны лезвия, с большим рубином на рукоятке. — Это очень достойный клинок… Ровесник «зажор». Хочешь взглянуть?

— Нет, — сказал Станко шепотом. — Я… Можно, я посмотрю картины?

— Конечно, — князь для пробы несколько раз взмахнул мечом. Свистнул рассекаемый воздух.

Медленно, очень медленно Станко двинулся вдоль стены. Рукоятки и лезвия… Наконечники и острия… Темная рама. Рядом, освещая картину, жарко пылает факел.

Станко вгляделся.

На темном холодном фоне продолжалась война — топорщились копья, окровавленные клинки высовывали жало из чьих-то спин, внизу, под ногами бойцов, пучили глаза чьи-то отрубленные головы… Станко прерывисто вздохнул и пошел дальше.

На стене — клинки, клинки, ими протыкали насквозь, на них нанизывали, как на вертел…

«Пехота с копьями, конница с арбалетами… Горстка продиралась к замку, лезла на стену, убивала женщин, детей… Брали замок и жили там, пока их обиженные родственники не собирали новое войско…»

Станко сглотнул. «Хорошие предки у князя Лиго» — «Это и твои предки».

А это что еще?! В другой раме, совсем не такой большой, щерилась ловушка «зажора»… Станко узнал ее! Рядом стоял человек в темной накидке и остроконечном колпаке, самодовольно усмехался, будто позируя на парадный портрет… Из воронки высовывалось белое, перекошенное ужасом, совсем молодое лицо…

Станко пошел быстрее; следующая картина была и в самом деле парадным портретом — надменный, видимо, знатного происхождения колдун смотрел прямо Станко в глаза, смотрел покровительственно и чуть ли не добродушно; за плечом у него угадывался огромный профиль крючконосого старика с трубкой, над трубкой зависла «желтомара», в другой «желтомаре», растянувшейся по земле, погибал, похоже, целый отряд — кровавое месиво…