Марина Дяченко - Оскол

— Мой отец озолотит тебя…

— К чему мне золото, если я не могу жить без Яра? Я не предам его. А упущу по недосмотру — он посадит меня в подвал, и я не увижу его долго, долго… Нет. Я буду внимательна.

— Если Сотка возьмет замок…

— Он не возьмет. И знайте, княжна… Вы говорили с Яром достаточно, чтобы назавтра ощутить его отсутствие. Не знаю, сколь сильна ваша воля — случалось, уже после нескольких дней люди не могли противиться… ТЯГЕ. Предпочитали скорее сдаться, чем терпеть.

— Я предпочту умереть, — сказала девушка сквозь зубы.

Женщина опустила глаза, и спицы в ее руках замелькали быстрее.

«…А тем временем воевода, тот, что служил старому князю, собрал свое войско и двинулся в путь. И пока тянулось большое войско лесом и степью, все думал воевода — как одолеть замок? Ведь с того дня, как выстроили Оскол, никому еще не удавалось взять его ни приступом, ни измором, а хитростью и подавно… Но знал воевода, что дни текут, что княжна гибнет, и если не взять замок сразу, то вскорости поздно будет…»

— …Зачем вы так поступаете со мной? За что? Чем я провинилась, неужели только тем, что мой отец способен собрать войско сильнее вашего?

Голос ее был как вода. Внешне спокойный поток — за минуту до буйных порогов.

Яр Сигги Оскол оторвал глаза от потрепанной рукописи, лежавшей у него на коленях; Яна сидела на подоконнике, отделенная от весеннего неба только тонкой позолоченной решеткой.

— Чем я обидела вас, Оскол? Почему вы делаете ЭТО со мной?

Она говорила ровно. Даже аристократический холодок слышался в ее голосе, сквозняком проходился по комнате, вплетался в поток ветра, льющийся из окна; Оскол молчал.

Девушка рывком поднялась. Прошла через всю комнату, остановилась перед запертой дверью; костюм для верховой езды, тот самый, в котором ее взяли, делал ее похожей на подростка. Узкие бедра, узкие плечи, гневно сузившиеся глаза.

— Пустите меня!!

И она ударилась в дверь всем телом. Секунда — и она ударилась бы снова, но он успел перескочить через резной столик и ухватить ее поперек туловища.

— Княжна…

От нее исходил еле слышный древесный запах — будто она искупалась в березовом соке.

— Княжна… Никто не обидит вас. Никто не причинит вам зла.

Она вырвалась.

Он подумал, что она похожа на белку. Настороженная, в любую секунду готовая оказаться на противоположной стороне комнаты. Пусти ее в лес — только хвост мелькнет; теперь, в неволе, ей остается крутить колесо бессмысленных разговоров и кидаться со стены на стену…

Он подобрал с пола рукопись. Уселся в кресло и закинул ногу на подлокотник; когда-то он всерьез собирался покорить весь мир. Когда-то чужая привязанность давала ему силу, и он ощущал себя едва ли не всевластным…

— Княжна… Не надо бояться. Ничего страшного с вами не происходит. Сотни людей так живут — и ничего…

Ему захотелось прополоскать рот — такими фальшивыми получились слова.

Она снова метнулась из угла в угол.

Шаги за дверью. Возбужденные голоса.

— Господин… Чужое войско под холмом!

Он не удержался и снова посмотрел на нее.

Со всем своим торжеством, со всей гордостью, на которую способна семнадцатилетняя девушка, княжна Яна вскинула точеный подбородок и заглянула ему в глаза:

— Это Сотка! Вот и все, Оскол.

«…и порядки в замке, и людишек многих знал; послал он посольство под белым флагом, но только для виду. Понимал, что похититель не отступится; не уговоры, не договоры — иная цель была у посольства, тайная. Кому надо знак передали — и явился к воеводиному костру из замка человек. В ночь…»

— …и тебе удачи, побратим мой Лабан.

— Нет моей удачи, Сотка. Не дразни демонов, призывая пустоту.

Прикрыв глаза, можно было поверить на секунду, что костер горит посреди безлюдной степи, и что кроме этих двоих, примостившихся по разные стороны пламени, в округе нет ни души. Ни людей, ни лошадей, ни заостренной стали.

— Открой нам ворота, побратим, — скуластое лицо Сотки оставалось бесстрастным.

Его собеседник отвернулся:

— Ты предлагаешь мне славную смерть? Во искупление жалкой жизни?

Сотка подался вперед:

— Ты отомстишь. Отомстишь ЕМУ. Он не верит, что его раб сумеет предать его; я разрешу тебе заглянуть в его удивленные глаза — перед смертью.

— Его смертью или моей? — медленно спросил его собеседник, поднимая лицо к подернутому звездами небу.

— Побратим… Открой ворота изнутри. Я помню тебя в бою. Ты воин, ты мужчина; неужели твоя ненависть молчит?!

— Моя ненависть…

Собеседник Сотки загляделся на огонь. Пламя отражалось в его глазах. Желтое, исступленное пламя.

«…Как рассвет сменяется утром, а утро полднем, а полдень скатывается к закату, а закат догорает, чтобы обернуться ночью — так менялись краски на лице ее, потому что металась она между надеждой и яростью, гордостью и страхом. И металась она, подобно блику от зеркала, и непостижима была, как блик… И глядел на нее господин похититель ее, и удивленным было лицо его…»

Среди ночи загрохотали сапоги. Тревога; уже потом, потом в свете факелов притащили связанного — Оскол плотнее запахнулся в плащ, как будто от ненавидящего взгляда можно защититься грубой тканью.

— Предательство, господин! Измена…

— Убей, — глухо сказал связанный.

Оскол отвернулся. Никто из служивших ему не решался ранее на отступничество. Должна быть цель дороже жизни — вот, у бывшего друга нашлась такая цель…

— Не желаю более тебя видеть, Лабан.

— Нет!! Лучше убей…

— Прощай. С тобой поступят милосердно.

Уже на стене изменник ухитрился вырваться из цепких рук — а, может быть, его и не удерживали. Прыгнул, на мгновение распластался в воздухе, как наконец-то освобожденная птица.

Глухо стукнуло о землю тяжелое тело. Скатилось в ров.

— …Посмотрите, княжна, сирень цветет!..

Внутренний дворик замка тонул в белом и фиолетовом.

Она похудела и осунулась. Даже не глядя на нее, он ощущал ее присутствие. Он мог бы вообще не глядеть в ее бледное узкое лицо — но взгляд возвращался, как привязанный.

Вчера ночью она пыталась покончить с собой. Попытка была слабая, нерешительная; девочки боятся боли. Ее мучили теперь тоска и стыд — а он делал вид, что ничего не знает. Что ему забыли доложить…

Странно, как на этом подростковом теле приживаются круглые, будто две половинки луны, тяжелые груди…

Она увидела, как изменился его взгляд. И злобно блеснула глазами — белки тоже временами кусаются…

— Посмотрите, княжна, на сирень. Цветет, как сумасшедшая.

«…Как огненные тени из очага пляшут ночью по белой стене, как пляшут облака в ветреную погоду, как пляшут колосья на желтом поле — так переменчиво было лицо ее… Как озера темнеют и светлеют, ловя отблески солнца — так переменчивы были глаза ее… И глядел на нее господин похититель ее, и удивленным было лицо его…»