Алексей Пехов - Фэнтези 2007

Жалена неопределенно повела плечами.

— Беда уже здесь. Не на твоем дворе, так за воротами. Хуже не будет, я пригляжу.

— Приглядишь, как же… — Староста сплюнул, старательно растер плевок левой ногой, чтобы не достался какому духу-шкоднику. — Только глядеть и останется, ветра горстью не уловишь…

Навстречу ведьмарю из дома вышли трое рослых детин — Старостины сыновья-погодки от первой жены. Раздались в стороны, пропустили, но здороваться не стали, только переглянулись промеж собой и глазами недобро сверкнули. На Жалену тоже неласково глянули — и завидно, что кметка, и пакостно, что баба: куда только воевода глядел?

«Да кому вы нужны, лапотники, — подумала кметка, — завидуют, вишь ты. От батюшкиных хлебов да жениных ласк небось в дружину не побежите, на снегу спать не будете, с побратимом жизнью не поделитесь, за чужой двор грудью не встанете. Кабы таких в дружину брали, хуже татей лесных ославилась бы».

Жалена поравнялась с ведьмарем, легко коснулась локтя:

— Что ж ты хозяина дома ни одним словом не уважил?

— Зачем? — равнодушно отозвался тот. — Он мне не друг, я ему не враг, переглянулись и разошлись…

Жалена вспомнила, как однажды, на едва приметной лесной тропке, повстречала волка, неспешно бредущего ей навстречу. Переглянулись — и разошлись обочинами, признавая взаимную силу. Но здесь же не лес, люди не волки — вон как староста поглядывает, с сыновьями перешептываясь.

— Зря, — досадливо сказала она. — Теперь они тебя на все село ославят.

Ведьмарь, не отвечая, прислушивался, как за воротами, на улице, надрывается-приговаривает невидимая шептуха:

— Водяница, лесавица, шальная девица! Отвяжись, откатись, в моем дворе не кажись! Ступай в реку глубокую, на осину высокую! Осина, трясись, водяница, уймись! Мне с тобой не водиться, не кумиться! Ступай в бор, в чащу, к лесному хозяину, он тебя ждал, на мху постелюшку стлал, муравой устилал, в изголовье колоду клал, с ним тебе спать, а меня не видать! Чур меня!

— Это помогает? — шепотом спросила Жалена.

— Иногда. Сейчас — вряд ли. Слишком далеко зашло. Да и шептуха не настоящая, голосит, как заведено, а силы в приговоре нет.

Подоспевший староста распахнул перед гостями дверь, пропустил их вперед. Сыновья зашли последними. Пахнуло теплом, утих пчелиный гул приглушенных голосов, два с лишним десятка глаз разом обратились на вошедших.

Семья у старосты была немалая — пасынок да кровная дочка от второй жены, и сейчас ходившей на сносях, младший брат-бобыль, жена старшего сына с двумя мальчуганами-погодками, жена среднего, совсем еще девочка с широко распахнутыми, испуганными карими глазами-вишнями, бабка-приживалка да виденные уже сыновья от первой, ныне покойной жены. На лавке у двери сидели трое наемных парубков и шумно хлебали щи из одного горшка. Поперек матицы, избяного хребта, протянулся дощатый стол, накрытый к вечере. Староста уселся во главе стола, ближе к красному углу, покряхтел, поерзал, выпрямляя и потирая калечную ногу. Жалену усадил рядом с собой. Сыновья потеснили домочадцев на лавках вдоль стола.

Ведьмарь сам выбрал себе место — поближе к дверям, никто не осмелился указать ему на иное.

Изголодавшись с утра, Жалена набросилась на еду, как в два горла. Отведала и дичины, и квашеных грибочков с травами, и сала с нежно-розовой прослойкой, щедро присыпанного ароматным тмином. Свежего хлеба одна полкаравая умяла, запивая квасом, настоянным на хрене.

Ведьмарь, казалось, даже не заметил поставленную перед ним миску. Сидел, скрестив руки на груди, и даже сидящая у него на коленях кошка презрительно прикрыла глаза, повернувшись к столу боком. С чего бы такое неуважение к хозяевам?

Но те, похоже, ничуть не обиделись. Ели, как и гостья — не перебирая, плотно, со смаком. Староста поманил пальцем пасынка, тот живо слез с лавки и подбежал к отчиму. Выслушав, понятливо кивнул, подхватил миску, ложку и пошел вкруг стола обносить родичей жареной щучьей икрой — отменной закуской к квасу.

Жалена похлопала рукой по животу и решила, что, пожалуй, для икры еще сыщется местечко. Совсем маленькое. Дождавшись очереди, она подставила тарелку под полную ложку, с немалым сожалением отказалась от второй и, кивнув на неподвижно сидящего ведьмаря, негромко спросила:

— А он почему не ест? Не в ладах с отчимом твоим, что ли?

— Чур нас, что ты такое говоришь! — испугался мальчик. — Кабы не в ладах, не зашел бы. А не ест — так ведьмари и не едят ничего, духом чащобным живут.

— Зачем же вы его тогда пригласили? — удивилась Жалена. И вправду — не видела она, чтобы ведьмарь при ней ел. Так и он за ней не следил…

— Ага, его поди не пригласи! — рассудительно протянул ребенок. — Еще озлится и на худобу поморок напустит. А то свадебный поезд волками перекинет или молоко у коров отберет. Ну его, пусть лучше за нашим столом сидит, чем из-за забора зубами лязгает.

Жалена посмотрела на ведьмаря и подумала, что ему, пожалуй, все равно, где сидеть — тут или за забором. Смотрел он куда-то в стену, совершенно отсутствующим взглядом и, кажется, терпеливо ждал, когда же все наедятся и отпустят его восвояси.

— А еще надо смотреть, чтобы ведьмарь ничего с собой со стола не взял, — блестя лукавыми глазенками, прошептал словоохотливый мальчишка.

— Это еще почему? — удивилась кметка.

— Чтобы порчу не навел, — пояснил тот. — Вот я и смотрю, чтобы он не брал. И батя смотрит. И дядька. Пусть только попробует взять!

И понес икру дальше. Одну ложку положил в и без того полную миску ведьмаря, тот коротко поблагодарил и не притронулся. Не за едой он пришел. Ожидали: расспрашивать будет — нет. Ни единого вопроса не задал. Жалена со старостой разговор завели — интереса не выказал. Оба диву давались — неужто просто за компанию с кметкой во двор завернул? Жалене-от сам воевода верительную грамотку к старосте справил, верным человеком назвал. Староста и старался — пересказал кметке все ходившие по Ухвале слухи и сплетни; собрав для храбрости чуть ли не половину селения, сводил к озеру, показал, где и как лежал покойник; всех соседей описал в подробностях — к кому со вниманием отнестись, а кого и вовсе трогать не след, только время попусту потеряешь. Пришлых же в селении не видели с Узвижения — равного ночи осеннего дня, на исходе которого сбиваются в стаи ползучие гады, пестрым шуршащим ручьем обходят напоследок лесную вотчину и хоронятся в подземных чертогах до первого весеннего грома.

Проведав о змеином уходе, выползают из небесных логовищ серые осенние тучи, безбоязненно выплескивают на землю скопившуюся воду, размывая и без того колдобистые дороги приозерного края. Один только скупщик и рискнул, понадеялся на затянувшееся вёдро.