Ольга Шумилова - Эхо войны.

Чего же это стоит?

Убийц, уголовников, отребье этого мира, действительно ставят на службу обществу — это ли не мечта, почти утопия… Из них не испорченных душой, таких, как наш чумазый студент, едва ли один на сотню, а перед лицом подобной катастрофы оправданы еще и не настолько грязные методы — такова наша несправедливая и крайне далекая от идеала жизнь.

Но как же противно, боги мои, просто по совести… СБ Центра или смежная, еще более засекреченная контора — разницы нет. Успели перекрыть или нет — но они знали, что здесь происходит. И… использовали провинциальный город в качестве инкубатора для такого необходимого в разработке «оружия» сырья?…

Когда т'хоры окончательно выйдут из–под контроля, зараженные области просто накроют ковровой бомбардировкой из стратосферы. Или весь континент — как успеют. Вместе с нами, запертыми в горах.

Мы могли не слишком беспокоиться о передаче данных в Центр. Там и так все прекрасно знают…

А неприятно, однако, приносить себя в жертву благому делу. Да еще так… пассивно. Я криво усмехнулась. Зато утренний вопрос стоит уже далеко не так остро.

В Бездну все.

В Бездну.

— Атка, ну что ты, как детсадовская! Ну не плачь, ну чего ты…

За поворотом, в тесной нише на расстеленной куртке сидит дочь Ремо и горько рыдает, уткнувшись в узкие ладошки. Римс, горестно сложив брови домиком, сосредоточенно копается в карманах штанов, явно ища платок, и одновременно ломающимся баском пытается пресечь девчачий рев.

Популярное, однако, место для свиданий, этот лабиринт у озера.

— Атка, ну честное слово, я, по–твоему, что, не мужчина?

Атка судорожно кивает сквозь всхлипы:

— Му–мужчина. Но я все ра–равно боюсь, — она поднимает полные слез и обожания глаза. — Римс, ну не лезь никуда, ну пожалуйста… А вдруг тебя убьют? Они знаешь какие стра–страшные? — очередной всхлип прорывается высокой вибрирующей нотой.

— А если придется? — мальчик по–взрослому хмурит брови. — Видела, сколько солдат в лазарете? Может, каждые руки на счету будут.

— Так то если придется! Римс, ну дай мне честное слово, что только если никого больше не останется…

Под ногой поддался и с противным скрежетом вылетел из–под подошвы мелкий камешек. Дети насторожили уши, а через мгновение, почуяв чье–то присутствие, вскочили и кинулись вглубь запутанных переходов, только пятки засверкали. Я бросилась следом — еще заблудятся или покалечатся в темноте, буду потом виноватой…

Куда там… Куда уж силовику в чуть ли не полной амуниции угнаться за двумя котятами по узким коридорам… Ну хорошо, за одним котенком. И одной ящеркой.

Я остановилась, переводя дух и оглядываясь. Судя по скорости, не первый раз они здесь, выберутся. Как бы самой не застрять…

Услышав голоса на обратном пути, я уже почти не удивилась. Это все–таки место и день свиданий.

Они сидели на берегу ключа, другого, затерянного в дальнем углу лабиринта, почти ядовитого — в воде было слишком много серы. И — уже — молчали.

Двое юношей, и на самом деле, совсем невелика у них разница в годах. Может, поэтому. Может быть.

Две светлых макушки, различаемых только оттенком.

Никто не обратил внимания, тогда, наступая смерти на горло в приполярных болотах, как тих стал наш связист. А я, впервые, соотнесла две потери тех времен. Может. Может быть.

И какая, на самом деле, разница, кто погиб — живой друг детских лет или дар, сопровождающий с рождения. Твой мир рушится одинаково, хотя я и не понимаю, почему меня вдруг потянуло на сентиментальность.

Зато понимаю, почему их потянуло — друг к другу. И знала это, знала, что так будет, еще тогда — сидя на промерзшей земле, с отравленной иференом головой, глядя на то, как жмутся друг к другу двое мальчишек… будто прячась от холода, только не того, что снаружи, а того, что внутри.

Белокурый юноша, почти мальчик, держит твою руку в своих узких ладонях, гладит пальцы и что–то шепчет. И ты не замечаешь, что плачешь.

Вот только он маг, он видит все…

По бледному лицу скользят тени, по коже — редкие соленые капли. Он обнимает тебя, прижимает к плечу растрепанную голову, гладит по тонким серебряным волосам, как ребенка. Будто старше — он. И сильнее.

Ты цепляешься за него, как за последнюю соломинку, прижимаешь к себе хрупкое тело и, кажется, впервые за всю жизнь рыдаешь на чьем–то плече. Не сознавая, что ты — это и есть то, что дает ему силу.

Он перевернет вверх ногами мир ради того, кого любит.

Вы разные. Настолько, что не должны иметь ничего общего.

Снежинка, прекрасная, но колкая, жесткая и холодная… И такая же хрупкая.

Тонкий, стелющийся по земле побег, который так легко согнуть, но разорвать невозможно. Беспомощный на земле, но по подставленной руке взбирающийся к небесам.

Черт с тобой, Зима. Ты стал для него этой рукой.

И за это я тебя прощаю.

До госпиталя я добралась за два часа до заката. И молилась. За всех.

За всех тех, кому, милостью и провиденьем богов, не суждено дожить до осознания предательства. И в тысячу раз сильнее — за тех, кто, напрягая последние силы, доживет, надеясь.

Взревела тревожная сирена, избавляя мозг от ненужных переживаний. Вся амуниция и так была на мне, оставалась только добежать до бронежилета и затянуть пряжки. И, пожалуй, сунуть сонному коменданту в руки чип от голографа со словами: «Только не потеряйте, ради богов».

В общей пещере царил хаос. Бурлящий приказами эфир сбивал с толку, и больше трети солдат топтались на месте, не понимая, куда бежать и что делать. Прочие же растекались в двух совершенно противоположных направлениях, внося во всеобщий бедлам свою лепту.

Я потрусила вслед за теми, кто бежал к тоннелю с баррикадой — где–где, а там не бывает лишних солдат — и еще успела увидеть, как срабатывают установленные накануне ловушки: волной огня, заливающей пространство между двумя баррикадами. Она полыхала восемь минут, пока заваливали до конца внутреннюю баррикаду.

Пол вздрогнул. Раздался скрежет — падали сваренные между собой контейнеры, раздираемые когтями. Через щели у потолка и стен начала просачиваться едкая зеленоватая взвесь.

Передние ряды напряглись — еще с четверть часа, и т'хоры примутся за внутреннюю баррикаду. Мягко защелкали предохранители, в эфире пробежала цепочка команд.

За баррикадой завозились. В щели между стеной и ящиком мелькнул черный коготь, криво расцарапал металлическую стенку и упал, обрубленный десантным ножом под корень. Зеленая взвесь стала гуще, и без того заполнив весь тоннель. Невидимый офицер крыл матом солдата за сработавшие рефлексы. Неторопливое, почти задумчивое царапанье и скрежет возобновились.

Под ложечкой поселился противный скользкий комок. Что за дрянь они там готовят?…