Юлия Галанина - Первый и непобедимый

Мы влетели на каменные поля, сначала даже не сообразив, в какую пакость попались, больше озабоченные тем, что позади.

Миновали один пригорок, увидели неглубокую каменную ложбинку, обрадовались, что быстро её пересечём, и пересекли — но со следующего бугра открылась точно такая же, за ней еще… Как будто Сестра-Хозяйка обронила тут на землю волнистую стиральную доску, которую щедро засыпало раздробленными костями гор. А сверху на эти обломки легла светлая полоска дороги, словно лента, выскользнувшая из косы Сестры-Хозяйки.

А разъезд уже запер нам обратный путь из каменных полей, оставляя одну дорогу — вперёд.

Ряха долго и витиевато ругался. Не очень громко, чтобы до меня не долетело, но зато с глубоким чувством. И я всё равно всё-всё услышала.

Потом, придерживая своего коня так, что наши стремена соприкасались, сказал:

— С той стороны этой каменной тёрки нас ждет такая же конная братия. Эти загнали, те встретят.

— Откуда знаешь? — спросила, оглядываясь, я.

Мы были на очередном взлобье, — четверо конных виднелись на таком же с другой стороны впадины, которую мы только что миновали.

— Оттуда, — подробно объяснил Ряха.

— Ну всё-таки… — попросила я.

— В Отстойнике разъезды по пять человек, — вздохнул он. — Четыре за нами, один вернулся в городок. Дальше по дороге, у начала подъема на перевал, стоит постоянный пункт дозора. Там свои разъезды. Огрызок с перевалом дымовыми сигналами сообщается. День сегодня, Медбрат его побери, ясный. Уже просигналили, — это ты не заметила. Они с той стороны нас ждут, знают, что никуда не денемся.

Хотелось, ой хотелось мне сказать, как тогда в экипаже, когда после пожара на складах Профессору: «Если мы такие умные, то почему так славно попались?» Но промолчала. И так ясно, почему.

Потому что знать, как надо — это одно, а делать, как надо — совсем другое. Со стороны очень легко замечать чужие ошибки.

Ни я, ни Ряха именно на этой дороге и не бывали никогда. А никто из бывавших не говорил, что каменные поля так обширны и непроходимы.

— Что делать будем? — спросила лишь я.

— Тянуть время. Раз уж мы сюда влетели, нельзя теперь поля до темноты проскакивать. Поэтому коня придерживай, не вырывайся вперёд меня. До ночи дотянем, а там посмотрим.

Это оказалось труднее, чем удирать во весь мах. Чуть мы сбавили скорость, — четвёрка стала подбираться к нам ближе.

Ряха пуганул их, резко остановившись и несколько раз выстрелив. Одна из стрел — на излёте — всё-таки кого-то зацепила. Без особого урона, но расстояние между нами и разъездом увеличилось. Принимать открытый бой с Ряхой они не рискнули.

Ныряя то вниз, то вверх по каменистой пустоши, мы незаметно приблизились к горам. Теперь они не просто были рядом, но словно давили на всё окружающее своей огромной массой.

У меня внутри что-то ёкало, когда я смотрела в их сторону, — склоны, гребни, пики загораживали теперь полнеба. Лишь в одном месте, впереди, туда, куда бежала дорога, горный монолит проседал, образуя единственно проходимый перевал в этой части Шестого Угла Чрева Мира.

Второй перевал был далеко на северо-востоке, дорога, которая вела к нему, огибала Гору над городком не слева, как наша, а справа, потом через мост уходила на ту сторону Гадючки. Там она раздваивалась, кому нужен был перевал, сворачивали направо, кому солевые скважины — налево. Но эта дорога, по которой мы сейчас тянулись, считалась удобнее, да и перевал тут был ниже.

Я уже не раз и не два вспомнила слова Ряхи «ещё наскачешься»: с каждым часом ехать было всё неудобнее и неудобнее. Натёрла-таки с непривычки определенные части тела. Ряха, к моей жгучей зависти, сидел в седле, как влитой.

Наконец стало темнеть.

Четверо оживились. Словно волки, почуявшие, что загнанная добыча начинает сдавать, они стали сокращать расстояние.

Ряха сделал ещё несколько выстрелов, предупреждая, что обрадовались они рано и в темноте приближаться к нам так же опасно, как и при ярком солнце.

Потом сказал:

— Слушай сюда внимательно, Двадцать Вторая. Сейчас мы рванём, как только за вон тот бугор перевалим. Нам нужно ложбину быстро проскочить. Потом спешиваемся. Поняла?

— А лошади? — не поняла я.

— А лошади дальше пусть бегут. Налегке. Свернуть им всё одно некуда.

— А мы?

— А мы попытаемся каменным полем уйти. Это лучше, чем быть зажатыми на дороге с двух сторон. Среди камней у них преимущество маленькое.

— Ряха, мы же там ноги переломаем!!! — ужаснулась я.

И днём-то эти бесконечные камни, не округлые, как речные валуны, а гранёные, острые все — от маленьких, величиной с копыто коня до больших, размером с дом — серые, чёрные, пепельные… свежие, словно только что отколотые от скального массива, — эти камни вызывали страх. А сейчас их контуры сливались в один, где там выступ, где провал — непонятно…

— У меня почти не осталось стрел, — уронил мрачно Ряха. — На мечах я один с четверыми не справлюсь. От тебя же проку никакого, хорошо ещё, что прямо сидишь, на боль в стёртой заднице не жалуешься.

— Ряха, надо — так надо, — глухо сказала я, видя, как неуклонно приближается матово-темный на фоне темно-прозрачного неба бугор, после которого нам придётся нестись во весь мах.

— Не бойся, Двадцать Вторая, ты — везучая! — рыкнул Ряха. — В подобных игрищах таким, как ты, голову на третье мгновение от начала сносят, а ты уже сутки жива.

— Каким таким? — зло крикнула я.

Конь вынес меня на гребень, где пахнущий горным снегом ветер ударил в лицо, разворошил волосы.

Над Отстойником лежала ночь. Луны не было, лишь звёзды светились в южной половине, — ветер снова толкал в долину тучи, залёгшие было на вершинах гор. И это тоже входило в Ряхин план.

— Штатским, — проорал в ответ Ряха, бросая взгляд назад, в темноту. — Чайник не забудь, ты за него отвечаешь! Всё, пора!

И он огрел моего коня. Потом своего.

Мы понеслись галопом вниз.

Лента дороги, выложенная мелким белым щебнем, негромко сияла в темноте, словно вобрав в себя свет солнечного дня. На её мерцающей белизне позади нас маячили четыре грязных пятна. Бугор заслонил их.

Вот теперь я почувствовала до костей, что наездилась надолго. Стёртые и сбитые места отнюдь не обрадовались быстрой скачке.

Широким махом мы миновали низменность, взлетели на лобное место. Четвёрка пока отставала, — их не было видно.

Снова вниз.

Щебень неприятно хрустел под копытами. Эх, куда лучше нестись по плотной, пружинящей земле, гулко отдающейся на каждый шаг, когда в лицо дует тёплый, а не ледяной ветер и пахнет над ночным полем терпкой полынью и сладкой мятой. А ещё лучше лететь…

В глянувшемся чем-то ему месте Ряха остановил коней, сдёрнул мешок, отцепил так дорогой его сердцу чайник от задней луки моего седла и вручил мне. Пустил наших скакунов дальше одних, огрев их хорошенько мечом в ножнах. Кони понеслись так, словно им крылья приделали. Похоже, они только обрадовались, что их ноша куда-то свалила.