Джон Толкин - Неоконченные предания

Маблунг долго обшаривал подземелья Нарготронда. Он осмотрел все, что мог, как ни мешали ему тьма и зловоние; но ничего живого не нашел: вокруг были одни недвижные кости, и на крики никто не отзывался. Наконец, не выдержав жути, что наполняла эти подземелья, и боясь, что вернется Глаурунг, Маблунг возвратился ко Вратам. Солнце опускалось к западу, и черные тени Фарота лежали на террасах и на бурной реке внизу; но вдалеке, у Амон–Этира, ему почудился жуткий силуэт Дракона. Переправляться назад было труднее и опаснее, потому что Маблунг боялся Дракона и торопился; не успел он ступить на восточный берег и спрятаться под обрывом, как появился Глаурунг. Но теперь он полз медленно и бесшумно, потому что его пламя угасло: он потратил много сил, и теперь ему хотелось отдохнуть и подремать в темноте. Вот он, извиваясь, пересек реку и пополз к Вратам, как огромная змея. Он был пепельно–серый и оставлял за собой слизистый след.

Но прежде, чем скрыться в пещере, он обернулся и посмотрел на восток, и из его пасти раздался хохот Моргота, глухой, но жуткий, как отзвук темной злобы, таящейся в черной бездне. А потом прозвучал голос, холодный и низкий:

— Вон ты прячешься под обрывом, как мышонок, Маблунг могучий! Плохо исполняешь ты поручения Тингола. Беги к холму и полюбуйся, что стало с твоей подопечной!

И Глаурунг уполз в свое логово. Солнце село, спустились серые сумерки, стало холодно. Маблунг бросился к Амон–Этиру; на востоке зажигались первые звезды, когда он поднялся на вершину. И на фоне звезд он увидел черную безмолвную фигуру, подобную каменной статуе. То была Ниэнор. Она стояла, и не слышала ни слова, и не отвечала ему. Но когда Маблунг наконец взял ее за руку, она шевельнулась и позволила увести себя; пока он вел ее, она шла, но, стоило отпустить ее руку, она застывала на месте.

Маблунг был в великом горе и растерянности; но ему ничего не оставалось делать, кроме как вести Ниэнор за руку на восток всю дорогу, без помощи и без спутников. Так они и шли, как во сне, через ночную равнину. А когда рассвело, Ниэнор споткнулась и упала, и осталась лежать без движения; Маблунг же сел рядом и предался отчаянию.

— Не напрасно я боялся этого поручения! — сказал он. — Похоже, что оно будет для меня последним. Пропаду я в глуши с этим несчастным чадом людей, и имя мое покроется позором в Дориате — если только о нашей судьбе вообще узнают. Верно, остальные все погибли, а ее Дракон пощадил — но не из жалости.

Так и нашли их три спутника, которые бежали от Нарога, завидев Глаурунга; они долго блуждали, и наконец, когда мгла рассеялась, вышли назад к холму. Там они никого не нашли, и отправились искать дорогу домой. Тут вернулась к Маблунгу надежда; и они пошли дальше, забирая к северо–востоку, потому что на юге дороги к Дориату не было, а паромщикам после того, как пал Нарготронд, было запрещено перевозить идущих с запада.

Медленно шли они, словно вели усталого ребенка. Но по мере того, как они удалялись от Нарготронда и приближались к Дориату, к Ниэнор мало–помалу возвращались силы, и когда ее вели за руку, она послушно шла час за часом. Но ее широко распахнутые глаза по–прежнему ничего не видели, уши не слышали ни слова, и уста были безмолвны.

И вот наконец после долгих дней пути они приблизились к западной границе Дориата, к югу от Тейглина: они собирались войти в небольшие владения Тингола за Сирионом и выйти к охраняемому мосту при устье Эсгалдуина. Там они остановились на ночлег; Ниэнор уложили на ложе из травы, и она прикрыла глаза, чего раньше не бывало, и вроде бы уснула. Тогда и эльфы прилегли отдохнуть, и не выставили часовых, ибо очень устали. И так их застала врасплох шайка орков — много их бродило теперь по тем краям, почти у самых границ Дориата. Во время схватки Ниэнор вдруг вскочила с ложа, словно разбуженный по тревоге среди ночи, и с криком бросилась в лес. Орки рванулись за ней, а эльфы — за орками. Но с Ниэнор произошла странная перемена — она теперь мчалась быстрее всех, летя меж стволов, как олень, и ее волосы развевались на бегу. Орков Маблунг с товарищами скоро догнали, перебили всех до единого и бросились дальше. Но Ниэнор и след простыл; она исчезла, как призрак, и эльфы не смогли найти ее, хотя искали много дней.

Наконец Маблунг вернулся в Дориат, согбенный горем и стыдом.

— Ищи себе нового предводителя охотников, государь, — сказал он королю. —Ибо я покрыл себя позором.

Но Мелиан сказала:

— Это не так, Маблунг. Ты сделал все, что мог, и никто из слуг короля не смог бы сделать столь много. Но злая судьба столкнула тебя с силой, что слишком велика для тебя, и не только: для любого из живущих ныне в Средиземье.

— Я послал тебя на разведку, и ты узнал все, что было нужно, — добавил Тингол. — Не твоя вина, что те, для кого эти вести важнее всего, ныне не могут их услышать. Воистину прискорбна гибель рода Хурина, но не на тебе лежит вина за это.

Ибо не только Ниэнор обезумела и убежала в глушь, но и Морвен также пропала. Ни тогда, ни после не узнали наверное о ее судьбе ни в Дориате, ни в Дор–ломине. Однако Маблунг все не мог успокоиться, и с небольшим отрядом отправился в леса и три года скитался в глуши, от Эред–Ветрина до самых Устьев Сириона, ища следов пропавших или вестей о них.

Что до Ниэнор, она мчалась через лес, слыша позади крики погони; и на бегу сорвала она с себя одежды и бежала нагая; она бежала весь день, как зверь, которого вот–вот загонят насмерть, и он мчит, не смея остановиться и перевести дыхание. Но к вечеру безумие вдруг оставило ее. Она постояла минутку, словно в изумлении, а потом, сраженная смертельной усталостью, рухнула, как подкошенная, в заросли папоротника. И там, в гуще старого папоротника и упругих весенних завитков, она лежала и спала, ничего вокруг не замечая.

Утром она проснулась и обрадовалась солнцу, словно впервые увидела его; и все вокруг казалось ей новым и незнакомым, и она не знала имен вещей. Ибо позади нее была лишь темная пустота, не пропускавшая ни единого воспоминания, ни единого слова. Лишь тень страха помнила она, и оттого была пуглива и все время искала, куда бы спрятаться: стоило какому–нибудь шороху или тени потревожить ее, она тут же взлетала на дерево или ныряла в кусты, проворно, словно белка или лиса, и долго выглядывала из–за листьев, прежде чем выйти из убежища.

Она пошла дальше в ту же сторону, куда бежала, и вышла к реке Тейглин, и утолила жажду; но еды она не могла найти, ибо не знала, как это делается, и ей было голодно и холодно. Деревья за рекой казались гуще и темнее (так оно и было, ибо там начинался Бретильский лес), и потому она наконец перебралась на тот берег, набрела на зеленый курган и бросилась наземь: у нее не осталось сил, и казалось ей, что тьма, лежащая позади, вновь настигает ее, и солнце затмевается.