Сергей Смирнов - Сидящие у рва

Аххаг пришпорил лошадь. Впереди, у ворот, столпились воины.

Они показывали на летящего к ним во весь опор всадника, что-то крича. Вот, повинуясь приказу, они подняли копья, целясь прямо в грудь Аххагу.

Когда до сверкающих, в локоть длиной, наконечников копий оставалось несколько прыжков, Аххаг внезапно натянул поводья и повернул в сторону. Лошадь почти встала на дыбы, покачнулась, разворачиваясь, но устояла и бешеным галопом помчалась по окружной дорожке. Стражники бестолково заметались на валу.

Аххаг достиг пологого пандуса и вскочил на вал. Здесь он замешкался на минуту.

— Аххаг! — раздался крик совсем рядом. — Аххаг вернулся!..

Аххаг повернулся на крик. Трое-четверо солдат с обнаженными мечами внезапно пали на одно колено. Сотник с широким красным лицом, выкатив глаза, заученно рявкнул:

— Ушаган!

— Ушаган!.. — нестройно отозвались с вала и из лагеря.

Аххаг криво усмехнулся и изо всех сил ударил лошадь мечом плашмя. Лошадь заржала и прыгнула. Это был прыжок, достойный царского коня: единым махом она покрыла широкий вал, почти перелетела через ров и брюхом рухнула на его край — передние копыта оказались на земле, а задние повисли над вонючей водой, стоявшей на дне рва.

В последние мгновения Аххаг сумел выбросить вперед ребенка, и оттолкнулся коленями от лошади за долю секунды до того, как она сорвалась в ров.

Не оглядываясь, не чувствуя боли от удара, Аххаг вскочил, поднял ребенка и побежал прямо к тутовой роще, отделявшей лагерь от ближней нуаннийской деревни.

Он не знал, преследуют ли его. Он прижимал мальчишку к груди, чувствуя под ладонью трепетавшее по-птичьи сердце, и бежал так, как не бегал никогда в жизни. Из рощи послышался крик.

Тотчас же навстречу Аххагу из-за деревьев выскочили два всадника. Один из них слетел с коня и, пригибаясь, бросился назад. Другой помог Аххагу сесть в седло, перехватил мальчика.

Через несколько секунд они скрылись в роще.

Когда две кавалерийских турмы окружили деревню, беглецов в ней уже не было. Всадники, спешившись, ходили по дворам, заглядывали в хижины, тыкали короткими кавалерийскими копьями в снопы рисовой соломы.

Потом перепуганных нуаннийцев стали выгонять из домов и гнать на деревенскую площадь. Но расспросы жителей с помощью толмача ничего не дали.

Командовавший отрядом полутысячник Даррах велел схватить старосту деревни. На врытом посреди площади столбе, на котором вывешивались объявления — длинные разноцветные ленты со значками, похожими на паучков, — Даррах велел повесить старосту.

А некоторое время спустя в воротах аххумского лагеря на веревках болтались с десяток солдат, и среди них — краснолицый сотник, первым крикнувший «Ушаган!».

— Руаб?

— Я здесь, повелитель…

Было темно, лишь в полуоткинутый полог глядели мутные звезды.

— Значит, ты жив, Руаб…

— Я только потерял сознание, когда меня сбили с коня. Ударился головой о мостовую.

Голос Руаба доносился сквозь сотни других голосов. Берсей напряженно вслушивался, уже не понимая, кто они, о чем говорят.

— Разреши тебя спросить, повелитель, — Руаб ниже склонил голову. Теперь Берсей разглядел его смутный силуэт: Руаб сидел на скрещенных ногах на ковре, у ложа Берсея.

— Спрашивай.

— Зачем ты поехал в Канзар?

Берсей протянул руку, коснулся лица Руаба. Давно не бритая щетина уколола пальцы.

— Было два списка, Руаб… Пленный киаттец назвал предателями тех, кому я верил, самых преданных и лучших. И тогда я составил другой список — в него вошли те, кого киаттец не назвал. Ты был прав: он хотел, чтобы я казнил своих последних друзей. Так мне казалось…

Берсей помолчал.

— Скажи честно, Руаб: где Аммар?

Руаб молчал, и молчание тянулось так долго, что Берсею показалось, что он прослушал ответ: голоса зазвучали в ушах с новой силой — голоса тех, кого он так или иначе потерял в этом несчастном походе.

— Я… Прости, повелитель… Я отпустил его.

Руаб тяжело вздохнул и повесил голову.

— Мои люди перевезли его на западный берег Индиары, а сами вернулись. И теперь я не знаю, где Аммар. Он тоже… предатель?

— Да. — Берсей поморщился. — Он — точно.

— А Каррах?

— Не знаю. Киаттец назвал его.

— И Аррах, и Имхаар, и другие?

— Не знаю. Я должен был справиться со всем этим… Но теперь… Эта женщина, которая умерла — кто она? Она похожа на жителя гор. Но жители гор не пускают своих жен на войну…

— Я слыхал, что в горах есть совсем дикие племена, повелитель.

У них женщины — воины, а мужчины готовят обед…

Берсей закрыл глаза. Нет, конечно же, нет. Эта женщина — из свиты Домеллы, ее телохранительница. У царицы была своя собственная агема — женщины, которых учили сражаться. Никто не принимал их всерьез, никто не замечал их — тем более, что царица под страхом смерти запретила мужчинам искать их ласки.

Они появлялись то тут, то там. Исчезали надолго. Никто даже не знал, сколько их: турма, три турмы, а может быть, и гораздо больше…

— Значит, ты хочешь знать, зачем я поехал в Канзар?..

Руаб вздрогнул.

— Каррах, Харр, Угр и другие сейчас на пути в Ровандар.

Киаттец пытался уверить меня, что они — предатели. А вот Аммара он не назвал. Не назвал и тебя, Руаб.

Руаб поднял голову.

— Ты проиграл, Руаб. Я увел тебя в Канзар, чтобы спасти войско, чтобы спасти Ровандар…

Раздался негромкий смех. Руаб смеялся, задрав голову.

— Ты болен, повелитель! — давясь от смеха, сказал Руаб. — Болен и бессилен. Хочешь, я докажу тебе это?

Он перехватил руку Берсея, сжимавшую кинжал. Хватка Руаба была железной: пальцы Берсея онемели, кинжал беззвучно упал на ковер.

— Зажгите свет! — прохрипел Берсей. — Я умираю!..

Свет вспыхнул. Но это был не свет факелов, с которыми в шатер вбежали караульные. Что-то лопнуло в голове Берсея, и в зеленоватом сиянии он увидел у своего изголовья всех тех, кого считал мертвыми — десятки мертвецов толпились над ним, толкались, вытягивали шеи, чтобы взглянуть на него.

— Он сошел с ума… Наш полководец обезумел. Ему уже ничем не поможешь, — шептали голоса.

«Это не я обезумел, это вы безумны!» — хотел выкрикнуть Берсей, но не смог даже пошевелить губами, как будто их больше не было.

Не стало не только губ, но и рук и ног. Ему показалось на миг, что он тоже умер, и лишь бессмертная душа еще пытается глядеть на мир сквозь помутневшие хрусталики мертвых глаз.

А может быть, так оно и было?

Он попытался вздохнуть и не смог.

Утром в шатер вошли сотники агемы. Они молча глядели на темное, застывшее лицо Берсея. Руаб тоже был здесь. Глаза его были широко открыты, и он время от времени смаргивал: по щекам скатывались слезинки.